Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Князь в красном своем кафтане в восхищении, едет в общее собрание, все добивается, что нового, чтобы, видно, рассказать товарищам своим [князь В.А.Хованский был сенатором]. Какие тут новости, – мы неделю в дороге были! Я велел жену разбудить, и теперь она с ним толкует, а я продолжаю писать. Ты меня очень насмешил рассуждениями Лазарева, который думает, что скорее можно совсем не обедать, нежели отказать обедать с министрами. Спасибо приятелям, тебя не оставляющим, а особенно милому Воронцову. Тесть говорит, что назначение его произвело большую радость в Москве, а греки давали обед, чтобы праздновать оное. Право, сладко видеть, как общее мнение единогласно отдает справедливость достоинствам Михаила Семеновича. Обними его крепко за меня и поцелуй ручку у милой графини.

Александр. Москва, 27 мая 1823 года

Иван Николаевич Корсаков[85] бывает у нас почти всякий день. Он любит говорить о прошедшем своем фаворе, и я когда-нибудь наедине заставлю его болтать и выпрошу, ежели есть у него, какие-нибудь любопытные документы. Хандра его прошла. Наташа большая его фаворитка, и он выезжает всюду, куда только она ему велит. Вчера он показывал Наташе прекраснейший перстень с рубином, обсыпанным брильянтами, – подарок императрицы Екатерины. Он ей сказал: «Никому в свете не отдал бы этого кольца, но ежели вам нравится, почту за счастье, ежели примет от обожателя Наталья, Боярская дочь (так он ее всегда называет)». Наташа не взяла, и у них теперь ссора за это.

Забыл я тебе сказать о несчастий, постигшем нашу Александру Петровну. Они обе[86] нанимают какой-то старый каменный дом у попа. После обеда (это было на той неделе) Александра Петровна говорит сестре: «Пойдем посидеть на балкон», – сама отворяет двери, но едва вступила на балкон, как оный обрушился вдруг, тогда как другая сестра хотела ногу на него поставить. Она переломала себе все члены и, к несчастью, еще жива. Не шутка – со второго этажа упасть на мостовую. Несмотря на все зло, которое она нам причинила, я, право, о ней сожалею.

Мы не можем набеседоваться с Фавстом. Вчера обедали мы вместе у доброго Пфеллера, который очень желает видеть сына под крылом Анстета; я ему сказал, что это со временем может сделаться. Был я также в опере, давали «Танкреда», и прекрасно. Потом ужинали мы у тестя и воротились домой по прекрасной ночи пешком. Сегодня (воскресенье) званы мы обедать к Мамоновой, а на вечер – к Риччи. Несмотря на все это движение, скучно. Единообразная петербургская жизнь очень мне нравилась, и я грущу даже по спорщику Балыие.

Сказывал мне тесть, что старик Северин, отец нашего приятеля Дмитрия Петровича, женился, и на какой-то богатой, – забыл ее имя. Знает ли это сын?

Здесь много делает шуму пьеса одна, под заглавием «Мысли российского негоцианта», об упадке торговли в России и о средствах оную восстановить. Я бы очень желал, чтобы Канкрин ее прочел, тут много хорошего, а в статье о сукнах осыпают похвалами нашего Карнеева, говоря о службе его здесь.

Митюша Нарышкин скоро будет назад. Его намерение – оставить военную службу, перейти, как Казначеев, в статскую и служить при графе, даже, как он говорит, исправником, ежели граф пожелает. Как этот Воронцов умеет заколдовывать своих подчиненных! Я заколдован без того и мужем, и женою. Редкая чета! Обними за меня вицероя полуденной России.

Александр. Москва, 28 мая 1823 года

Приезжал добрый старичок Ал. Петрович Нечаев, который любит поболтать и имеет множество всегда анекдотцев о времени Екатерины. Только что отделались от него, явился Метакса, там Строев, Похвиснев, Саччи, который похудел; говорит, что был долго болен, показывая на фрак около брюха. «Оставьте свое брюхо и свое тело, – сказала ему жена, – и подумайте лучше о душе вашей». Они сцепились, а я дал тягу; да только что стал писать, а тут Риччи приехали. Как первые дни приезда скучны! Вчера обедал я у Митюши Нарышкина и видел большую часть картин и вещей, присланных сюда графом Ростопчиным. Картин с 200, да портфелей с 10 с разными эстампами и рисунками.

Александр. Москва, 31 мая 1823 года