Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Мамоновой писал я недавно через тебя. К брату ее приставлен караул в подмосковной. Операция совершилась без шума. Рано поутру, покуда был он в библиотеке, взяли все оружие из его кабинета; а как он возвратился в оный и, не найдя оружия, пошел за оным опять в библиотеку, то нашел, что и там все было взято. С предводителем обошелся он с большим хладнокровием, но отказал в подписке, что впредь людей бить не будет, и отвечал: «Может ли вам князь дать подписку, что не будет наказывать своих подчиненных? Это не от него, а от них зависит. Все, что могу вам обещать на словах, это то, что ежели люди не будут того заслуживать, то я их наказывать не стану. Я желаю ехать в Москву сам объясниться». – «Вы под арестом, и мы вас туда пустить не можем». Тогда написал он к князю [Д.В.Голицыну] письмо. Говорят, что имение взято под опеку, и это мне кажется несправедливо. Мужики Мамонова счастливы, ибо, верно, нет в русском царстве помещика, который брал бы оброку с мужиков то, что они платили за 60 лет деду. Мамонов берет по 10 рублей, а мог бы легко получать по 80 рублей оброка в год. Запретить въезд в столицы может, кажется, один только государь; а нужно было только взять меры, чтобы помешать Мамонову слишком жестоко наказывать окружающих людей. Это так; увидим, что будет впоследствии. Адъютант Толстой [Василий Сергеевич] остался у Мамонова в Дубровицах до новых приказаний князя Дмитрия Владимировича.

Вчера был у меня Петр Львович Давыдов; спасибо ему, оставил мне билет на годовые свои кресла в Итальянской опере, на все лето. Стану даром слушать, чем платить всякий раз по 10 рублей. Он сказывал, что брат его Василий, после смерти матери, объявил свадьбу свою с какой-то женщиной, от которой имеет детей. Дело похвальное: исполнил долг свой, а между тем не огорчил мать свою при жизни ее.

Василий Львович Пушкин поехал хоронить тетку, после коей получил 300 душ; а теперь ему еще наследство: умер у него холостой брат, оставил также более 500 душ, на раздел с Сергеем Львовичем. Того и гляжу теперь, что нет ни тетки, ни сестры Анны Львовны, – укатит наш подагрик-поэт в чужие края.

Александр. Москва, 2 июня 1825 года

Я писал тебе о беспорядках в Пензе и побеге мужиков к новой земле; им вбили в головы, что там есть дома, хлеб, соль, все даром, что нет подушных и проч. Добрались до источника: выходит, что какой-то плут присяжный ходил по деревне и подбивал мужиков. Все стали проситься; он подал им шнуровую книгу, данную ему будто правительством, и где за целковый вписывались имена всех мужиков, желающих идти на новую землю и быть там принятыми и призренными. Вообще он более 8000 душ дураков поддел и с 8000 целковых собрался уже бежать, но его схватили и уверяют, что он имеет сообщников в других губерниях.

Александр. Москва, 8 июня 1825 года

Воронцов приехал! Ты можешь представить себе, как я ему обрадовался, мой милый и любезный друг. В субботу заехал я к нему в дом около полудня; еще не бывал. Побывал я у своих больных, поехал домой, где и обедал; после обеда лежу у Лельки на постели и курю. Она прибежала: «Папенька, граф Воронцов прислал вам сказать, что он приехал!» Поскорее в дрожки и скакать к нему. Я нахожу, что он скоро приехал, а не видно, чтобы устал; глазом во время дороги был доволен, едва можно приметить какую-то красноту и слабость, в лице не нахожу никакой перемены. Я вручил ему тотчас портфель, пакеты и сверток. Тотчас пошла болтовня о тебе. Как он тебя любит! «Ах, ваш брат редкостный человек, он стал для меня вторым провидением в Петербурге. Несмотря на все дорожные развлечения, я не могу привыкнуть к его отсутствию. Невозможно понять, как его на все хватает; он всем доступен, не отказывается принимать никого, и дела от того не страдают, а напротив, все идет чудесно; никогда у него не бывает рассеянного, занятого или сердитого вида, как у стольких наших служащих. Он успевал со мною видеться постоянно; это поистине уникальный человек».

Только недолго продолжалось наше временное удовольствие, стали наезжать: обер-полицмейстер, Меншиков, родные, знакомые, Голицыны, и так затормошили, что он спросил карету. «Если вы свободны, мой милый Булгаков, поедемте кататься по городу. Пошли!» Сели в карету. «Мы поедем, куда вы захотите, я только хотел иметь возможность поболтать с вами в свое удовольствие». Возил я его мимо Кремлевского сада, нового Большого театра, экзерциргауза, монумента Минина и Пожарского, бульваров, Кузнецкого моста и проч. Приехали домой и проболтали до полуночи почти. Ему нужен был покой, я уехал. Вчера в 9 часов был я уже у него, со вторым пакетом от тебя, а в половине одиннадцатого поехали мы к обер-полицмейстеру, к Юсупову, который потчевал его картинами и попугаями. Там были у Наташи, нашел, что Ольга очень выросла, а Катеньку не мог видеть; были мы еще у Бальмен (по старой привычке). Как она растолстела! Потом у Меншикова, ох, далеко за Москвой-рекою. Воронцов завез меня к Орлову, где я обедал с Чернышевыми, а сам поехал диетничать дома.