Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Пришел человек сказать, что Князев (тестя) любимый лакей Абрам – помнишь, что очень походил на князя Дашкова, – да еще конторщик княгини Елены В., оба вдруг и в ту же минуту упали мертвыми от удара. То-то князь перетрусит! Кроме того, брат княгинин Сергей Васильевич Толстой был вчера опрокинут в дрожках, и ему вывихнули руку и плечо, весь в лубки связан. Сын его Василий, адъютант князя Дмитрия Владимировича, все еще живет в Дубровицах, играя роль Хадсона Лоу и ожидая дальнейших приказаний. Он ходит всякое утро к Мамонову – увериться в его существовании, а этот ему говорит всякий раз: «Убирайтесь вон! Вы мне с вашим князем надоели».

Александр. Москва, 15 июня 1825 года

Письмо твое очень меня обрадовало, во-первых, за старика Варлама. Он и так обожал государя всегда, но теперь милость сия новая должна его совершенно воскресить. Пенсион этот нешуточный для такого чина, да притом долго ли он послужил России? Слава Богу, государю, Воронцову, а особенно тебе. Надобно всегда идти к источнику всего, а источник всего хорошего в этой семье – это ты. Им должно всем молиться на портрет твой. Ты счастие дочери взял на свои руки, ты пристроил сына к бесценному человеку, ты другого сына воспитываешь, ты слепому отцу доставляешь безнуждное содержание! Как не жить в Кишиневе десятью тысячами рублей! Я очень рад за старика, поцелуй и поздравь за меня Марицу.

Превосходительство Северина очень меня порадовало, буду ему писать. Скоро вышел очень, но хорошему хорошее и подобает. Я, получив письмо твое, вспомнил, что суббота, что папа его в клубе всегда обедает; я поскорее ему записку намарал с поздравлением; старик был в восхищении от известия, брался то за перо – мне записку писать, то за шляпу – ехать ко мне. Велел насказать множество приветствий, но все это не может сравниться с сыном генерал-майорского ранга, звал в клуб на шампанское, но я обедать дал слово милым соседкам Чернышевым. Поздравляю душевно Северина, теперь дай Бог скорее соединиться ему с ее превосходительством невестою своею.

Александр. Москва, 16 июня 1825 года

По милостям, последовавшим в Варшаве, видно, что государь был доволен своим там пребыванием.

Так Северин и камергер еще? Это славное отличие, ибо даст ему входы во дворцы. Не скоро же его выпишете вы из Павловского. Состояние жениха самое счастливейшее, одно звание отца еще приятнее; надеюсь видеть его и в этом, и скоро[140]. Очень его благодарю за память обо мне.

Счастлив же Шульгин у вас при самом вступлении: все его предместники жаловались на тесноту обер-полицеймейстерского дома, но все жили в нем кое-как, а этому дали тотчас новую квартиру. Напрасно уморили у вас Шаховского: он живехонек. Я встретил его еще вчера, очень здорового, и ужо будет он читать у Чернышевых какую-то новую свою комедию, а чем самому умирать, верно, нас всех будет морить со смеху.

Мамонов точно, в свой период бешенства, хотел прибить Толстого; этот требовал помощи офицера, который в Дубровицах (деревня Мамонова) с командою, но получил отказ, не имея на то письменного приказания от князя Дмитрия Владимировича. Толстой адресовался к дивизионному командиру Потемкину, но этот не дал; а так Толстой приехал сюда взять от князя Дмитрия Владимировича приказание на письме действовать силою. Толстой жизни не рад, что имеет эту комиссию, и все это должно кончиться нехорошо.

Александр. Москва, 17 июня 1825 года

Вот и Волков [почтальон] возвратился. Проводил благополучно Ростопчиных до орловских деревень, привез мне письмо от графа и гостинцы, разные тульские стальные вещицы для всех нас. Волкову дал 100 рублей, хвалит урожай нынешнего года; 30-тысячную недоимку, которая была на мужиках за хлеб, данный им взаймы, граф им простил. Приятно быть богатым: можно делать добро тем, которые нас кормят! Очень на дороги жалуется. От Ефремова, бывало, отрада ездить, не дороги были, а луга твердые; теперь все перековерканы по новой дорожной системе. Граф в восхищении, что попал в свои деревни, и чрезвычайно их хвалит, как за изобилие, так и за местоположение.

Воронцов – человек необыкновенный. Жаль, что мало ему подобных встречаем. В обществе таких людей делаемся мы лучше. Ненадобно долго быть с ним, чтобы увериться, что он тебя любит, ибо часто очень о тебе говорит.

Мы очень смеялись вчера. Толстый Шаховской читал у графини Чернышевой комедию свою новую «Аристофан» (очаровательная картина афинских нравов); после второго акта стал он отдыхать, пить воду с сахаром, а я распечатал принесенное от тебя письмо и читаю: «Ты говоришь, что толстый, плешивый Шаховской явился к Воронцову. Да разве он не умер? Здесь его уморили совсем, – видно, ему долго жить». «Уверьте, чрез братца, Петербург, – сказал Шаховской, вынимая часы, – что во вторник 16 июля в 9 часов и 7 минут вечера я был еще жив и даже не болен».

Александр. Москва, 19 июня 1825 года