Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Вчера привезли в город Мамонова, но связанного. Князь хотел посадить его в дом сумасшедших, на хлеб и на воду, но отменил; ему отделают две комнаты в его доме, будут одни диваны и более ничего, а то он сломал большие кресла, сделал себе из ручки булаву и оною чуть не убил бедного Негри, того, коему говорил: «Вы единственный на свете меня не оставили». Дело вышло от того, что Негри старался развязать Мамонову казацкие панталоны, кои, завязанные узлом, резали ему брюхо, долго не мог развязать; тот сердился, просил ножа, коего ему и за обедом не дают; однако же Негри побежал и выпросил с трудом у Толстого ножницы, обещая их принести назад. Разрезав узлы, хочет идти вон. «Куда вы пошли?» – «Я тотчас вернусь». – «Оставьте мне ножницы». – «Я тотчас их снова принесу». Долго мешкал нарочно, чтобы граф забыл о них, возвращается – первый вопрос: ножницы? «Я забыл их у Толстого». – «А, так и вы тоже обманщик, вы против меня», – кинулся на свою булаву. «Во имя неба, господин граф, разве вы меня уже не узнаете, что вы делаете, я Негри». Мамонов размахнулся. К счастью, Негри отскочил, и удар был сделан по столу, но так сильно, что ручка-булава переломилась надвое, второй обломок сделался менее еще; им не мог он сделать столько зла Негри, к коему опять подбежал с дубиною, метя в лицо. Негри хотел отклонить удар рукою, граф на оную нанес сильную рану. В эту минуту свалились его неподвязанные панталоны. Покуда стал он их поднимать, Негри, видя, что тут дело идет о его жизни, ударил графа кулаком в брюхо, повалил его, и ну бежать просить помощи; ударили тревогу, вошли солдаты и связали молодца.

Долго он ругал всех, наконец начал приходить в себя, потребовал Негри – нет его; просил Толстого, этот пришел, стал за стеклянною дверью с солдатами. «Чего вы хотите?» – «Пришлите ко мне Негри». – «Он едет в Москву; вы его прогнали, он больше не хочет вас видеть». – «Дайте мне Негри или смерти, скажите ему, что я связан по рукам и ногам, пусть придет, я должен с ним говорить». Решился Негри (это все сам он мне рассказывал), пошел к графу с завязанной рукою. «Вот так награда за интерес, который я к вам выказываю: видите мою руку, вы мне ее покалечили, а что я вам сделал?» Мамонов заплакал, задумался, послал взять у Толстого шкатулку свою, тот было не дал. «Подите сказать этому мошеннику Толстому, что это мое имущество, что он может меня связывать, но не может грабить». Негри уговорил Толстого принести шкатулку. «Откройте ее». Негри ее открывает. «Вот, Негри, что у меня есть самого ценного, – это портреты императрицы и другие подарки, которые она сделала отцу моему… Моя сестра меня оставила, у меня нет родственников, нет друзей. Вы самое дорогое, что есть у моего сердца, возьмите все это; я передаю это вам, доверяюсь вашему доброму отношению; если я выйду из нынешнего своего состояния, вы мне все возвратите; ну а если умру, то возьмите это себе, на память обо мне. Вы можете даже продать эти вещицы, но только после того, как их изуродуете: это не должно принадлежать никому на свете, потому что у меня нет детей. Я прошу у вас прощения за то, что дурно с вами обошелся, я всегда буду делать для вас все, что в моих силах, обращайтесь ко мне, прощайте; прошу вас не оставлять меня».

Жаль бедного молодого человека. Говорят, что крестьяне Дубровиц рыдали при его отъезде. Что-то здесь будет, а, конечно, кончится это совершенным сумасшествием и бешенством. Хочется мне написать к сестре; не знаю, успею ли сегодня. Меня заверили вчера, что император писал князю Дмитрию Владимировичу, приказывая ему постараться смягчить участь Мамонова, но без опасности для окружающих его.

Александр. Москва, 27 июля 1825 года