Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

По приглашению Малиновского явился я к нему за делом, которое (писал он мне) до меня касается. Долго говорил он о всякой всячине, наконец спрашивает у меня, буду ли я с ним откровенен, а когда я его в том обнадежил, то спросил, желаю ли я иметь место, которое он занимал в больнице графа Шереметева. Тогда я отвечал ему откровенно, рассказав, как все происходило, и что, ежели бы мне хотелось подлинно того места, то, конечно бы, я имел оное по баллотировке, приложа токмо маленькое старание: ибо я и без того имел только пять шаров менее против Шереметева, для избрания коего не было ничего упущено Василием Сергеевичем, но что нимало не жалею, что молодой Шереметев был избран, что, впрочем, дело уже кончено теперь, а я не думаю уже об этом месте. «Напрасно, – отвечал Малиновский, – место хорошо; кроме разных выгод, оно вам будет приятно по чувствам вашим: вы будете делать множество добра и благодеяний; что может быть приятнее, чем осушать слезы, помогать бедным и проч.?» Одним словом, сделал прекрасную картину оставляемого им места. «Все это хорошо, – отвечал я, – но, во-первых, дело уже решено в пользу Шереметева, да и я не могу вам дать ответа, не списавшись с братом, без совета и согласия коего я никакого места не приму». – «Кто же вам мешает братцу написать? Время еще терпит: я должность не скоро сдам. Государева утверждения еще нет, а оно необходимо, а я сомневаюсь, чтобы оно пало на выбор Шереметева. Я о сем пишу завтра князю Александру Николаевичу Голицыну, коему представляю, что Шереметев вступить в службу иначе не может, как переводчиком коллегии, ибо и чин коллежского асессора получил при отставке токмо; можно ли переводчику заступить место сенатора и иметь под командою своею коллежских советников? По-моему, его нельзя было и баллотировать. Право, не теряйте своих прав, спишитесь с братцем».

Долго продолжалась наша конференция. Я заметил Малиновскому, что он напрасно не дал мне тотчас мысли заступить его место, когда стал он только помышлять оное оставить; что тогда мог бы я лучше все обдумать с тобою: ты был еще в Москве. Конечно, все это делает Малиновский не для моих прекрасных глаз, но в пику старику Шереметеву, с коим он в войне, и для того, чтобы отдалить меня от Архива, где носится молва, что я его будто сменю. Он очень хитро касается этой струны, говоря, что не нужно мне оставлять для этого Архива; но я отмалчивался. Я думаю, что ежели и буду иметь это место, то оно не помешает проектам графа Нессельроде и князя Петра Михайловича. Впрочем, могу я и отказаться от Странноприимного дома шереметевского, имея что-нибудь лучшее. Все это предоставляю на твою волю и мнение, любезнейший друг; а конечно, чин Шереметева может помешать государю его утвердить. Наташе очень хочется, чтобы я это место имел, оно и мне по сердцу: тут много можно делать добра и разбирать точно бедность, а не определять по протекциям, как делал Малиновский. Дом славный, дрова, свечи, сено, лекарства, лечение домашних и 3000 жалованья – не безделица. Поговори с добрым твоим князем, что скажет он? Он любит делать добро с размахом; я доволен буду то же делать в маленьком масштабе, радеть буду всеми силами о благе больницы, а красть не в нашей крови. Вот тебе целая реляция. Говорил он также, что Шульц [служил в Московском архиве иностранных дел] болен (а тот и в постели службою все занимается, как здоровый), что бог знает, выздоровеет ли он, что ему, Малиновскому, нужен помощник. Я смолчал; но он грубо ошибается, ежели думает, что я пойду к нему в помощники: иначе, верно, не захочу быть в Архиве, как таким же присутствующим, как и он. Лучше быть как теперь; ибо дорожу очень тем мундиром, который ношу с младенчества моего и с коим расстаться мне больно будет.

Александр. Москва, 10 октября 1826 года

Да, брат, юсуповские представления не совсем удались. Он и в Архангельском опять просил об Риччи, но государь отвечал: «Он служит менее года, рано дать ему 14-й класс, но через год я это сделаю, ежели будете им довольны». А о камер-юнкерстве и речи не было.

Королева Шведская так же точно умерла, как императрица Елизавета Алексеевна; какой бы это был для нее удар, ежели бы была жива! Бедная маркграфиня [маркграфиня Баденская, мать королевы Шведской и императрицы Елизаветы Алексеевны, которую она пережила на 13 лет]! Какие переживает она несчастия!

Беннигсен был уже стар. Князь Петр Михайлович сказывал, что он был уже слеп два года. Теперь выйдет, может быть, в свет написанная им мемория военная.

Александр. Москва, 12 октября 1826 года

Вчера развозили карточки, объявляющие о помолвке сахарчика Бориски с фрейлиною Зинаидой Ивановной Нарышкиной. Надобно будет ехать поздравить старика и жениха. Невеста сидела вчера в «Отелло» в юсуповской ложе вся в бриллиантах, вероятно, женихом подаренных. В «Отелло» пела Терци, и довольно хорошо; видно, что была хорошая певица, но теперь это лишь прекрасные останки.