Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Я забыл тебе написать о кубке, но сказал Рушковскому, который, по обыкновению своему, наговорил мне пропасть фраз, а главного не понял. Окончив ответ мой, стану тебе говорить все, что в голову пойдет. Начну с квипрокво с моей женою. Являюсь из театра. – «Кто там был?» Называю между прочим Потемкина. «Зачем это он сюда явился?» – «Да он из-за родов жены своей приехал». – «Жена его брюхата?! Как я рада: она всегда так желала иметь детей». – «Да ведь это уже третий у нее, милая моя». – «Третий? Ты вздор говоришь, она никогда не была брюхата». – «Да была». – «Но о ком ты говоришь? О Потемкиной, жене богатея?» – «Нет, жене генерал-адъютанта». А Наташа готова была уже парировать со мною.

Гуляя пешком, встретил я также пешего князя Дмитрия Владимировича. Он мне предложил пойти посмотреть на строящийся театр. Я согласился с удовольствием. Удивительно, как продвинулась работа: князь сказывал, что 30 августа 1823 года будет он уже открыт, что его покроют теперь, дабы зимою можно было внутри работать. Я боюсь только беды: ежели зимою станут штукатурить и заведется сырость, то первое: оную никогда не выгонят, второе: будет вредно для всех, третье: не будет прочно. Но театр будет глух. Страшная громада. Сцена будет пятью аршинами менее миланской «Ла Скала». К 1824 году вся эта площадь от нашего Собрания вверх до дому Дадьянова, где мы, помнишь, жили после французов, будет уже застроена, и родятся три или четыре новые прекрасные улицы и более двадцати каменных новых домов. Кстати очень пришлось, и я князю предложил наших белорусских граберов. Ефим просит о сем. Это будет выгодно для мужиков. Другие помещики сами наживают сим, но я все деньги обращу в пользу самих мужиков, не отдавая им денег (всякий может заработать рублей 60): велю на них купить им лошадь, корову и проч., и для того велю Ефиму выбрать беднейших. Князь даст мне знать, нужно ли на это лето; а ежели уже запаслись работниками, то возьмет наших на будущий год. Я, пожалуй, поставлю 200 человек; я заехать хотел нарочно к князю и рад, что это устроил.

Константин. С.-Петербург, 9 июня 1822 года

Вчера утром был я у князя Петра Михайловича. Государь был во время путешествия своего очень доволен, везде все было исправно, и чиновнику моему велел пожаловать 500 рублей. Побочный путь от Кокенгауза (где живет граф Бре, через славный Мариенбург, в котором родилась

Екатерина I) в Псков государю очень понравился. Тут живут в своих замках богатые лифляндские помещики, много развалин, оставшихся еще от рыцарских времен, местоположение прекрасное, и дорога очень хороша. У графа Бре государь ночевал, также и в Мариенбурге у барона Фитингофа. Слава Богу, что все обошлось хорошо.

Шимановская едет, кажется, завтра в Варшаву, но уже не в дилижансе, к величайшей радости Серапина и проводников. Ну уж капризница, как всякая красивая женщина, хотя с уменьшением красоты должны бы уменьшаться и капризы. Впрочем, она сама не догадается, а кто ей скажет, что в сорок лет она уже не то, что была? Верно, не Манычар, который находит ее прелестною.

О кубке [который был поднесен К.Я.Булгакову чиновниками почтамта] ты сказал Рушковскому; да этого не довольно: надобно, чтобы чиновники изъявили свое согласие отдать в церковь и чтоб Рушковский написал о сем князю, и Егору Львовичу поручено бы было сделать из кубка сосуд, годный для церкви.

Константин. С.-Петербург, 10 июня 1822 года

Только что я сегодня проснулся, явился Доболи весь встревоженный. Что такое? Между нами будь сказано, старик Вакареско умирает, и, вероятно, его нет уже более; все голову потеряли, я там провел ночь и только сейчас возвратился. В довершение несчастия у детей корь. Одевшись, поехал я к княгине и нашел их точно в самом горестном положении, так что уже и старухина невнятица не смешна. Тут был и Реман, который меня совершенно успокоил и уверил, что могу ехать к детям, только бы переменил все платье, что корь только началась, я же не вижу больных. Старик еще не умер, но уже без чувств, и часть тела в параличе; вероятно, оставит свет этот прежде отправления моего письма. Царство ему небесное, он там будет счастливее! Он исповедовался, причастился и теперь лежит покойно в ожидании переселения из сей жизни в вечную. К жене я писал, чтобы она ни под каким видом не ездила к княгине, где и без того много женщин и есть кому за ними походить. Я и сам более не поеду, дабы не иметь ничего на совести. Реман мне сказывал, что кори теперь здесь много.

Александр. Москва, 12 июня 1822 года

Трубецкой, брат графини Потемкиной, с коим я всегда сражаюсь в бильярд, сказывал мне, что здесь кто-то под залог прекрасного имения в Нижнем, где и казна за душу полагает по 500 рублей, не может найти 17 тысяч: все разъехались, и ни у кого денег нет. У Ефима должно накопиться тысяч 13, но не шлет, а оттуда почта ходит немилосердно долго. Никогда скорее 11-ти, а часто 13, 14 и 15 дней.