Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Я обедал вчера в клубе с Сергеем Тургеневым, много болтали. Он все боится, чтобы миссию не лишили жалованья с курсом, но, кажется, может быть на этот счет покоен. Я нахожу его здоровее, а Александра – того уже и поймать нигде нельзя: так заволочился. Более еще в дистракциях, нежели прежде, а почерка его уже никак читать нельзя: так торопится. Впрочем, и мне этим нельзя хвастать, испортил совсем руку.

Александр. Москва, 24 июня 1822 года

Скоро же явился наш Американец в Европу. Видно, ему кто-нибудь сказал там при отъезде: «Ну, Полетика, полети-ка!» Он и полетел. Мадам Б. сочла каламбур неудачным, как и давешний. Старуха Пушкина спросила меня на спектакле у Апраксина: «Ну как, милый Александр, как чувствуют себя Наташа и ребенок?» – «Что вы хотите, – отвечал я ей, – ребенок в матери, а мать в тетке» (la tante = l’attente – ожидание). Она не нашла это удачным, но это зависть мешает ей быть справедливой и беспристрастной, как наш вздорный «Консерватор». Мой совет был бы Лизоньке[62] совсем не говорить о Полетике, а особливо им не шутить с нею, а то родится подозрительность, от коей родится холодность. Пусть будут на старой ноге, а там придет само, ежели быть чему-нибудь, в чем сомневаюсь очень, однако же.

Фавст помешался на цветах, я ходил к монументу Пожарского и купил там 10 горшков славных левкоев, горшок гвоздик двойных, горшок волкамерий, жасмин белый, а другой – желтый испанский. «Где ты это достал? Выписал, небось, а мне не скажешь, и я бы выписал, вон у меня ничего не вышло». Я ну над ним смеяться. Долго он все это ценил, а я заплатил за все это 17 рублей. Цветы можно теперь иметь за ничто, и их множество. Куст, на коем розанов с 20, не более стоит целкового. Опять в претензии Фавст, зачем ему не скажу, что так дешевы цветы. Чудак!

Ты говоришь, что звезда Красного Орла останется без употребления. Почему же не носить ее с Владимирскою – так, как Канкрин носит свою Владимирскую со звездою Леопольда? Получив позволение принять орден, ты теперь уже настоящий кавалер, и я поздравляю тебя официально.

Здесь говорят много об истории, которой дала повод смерть Бахметева Дмитрия Александровича, тестя генерал-адъютанта Потемкина. Бахметева сын от первого брака предъявил завещание, по коему он не только не лишается наследства после отца, но и в письме, поданном на высочайшее имя, он доказывает, что отец его был увезен к князю Егору Александровичу Грузинскому, где умер он будто насильственною смертию. Государь приказал дело это исследовать, и всякий толкует по-своему.

Жена Сергея Васильевича Толстого давно больна воспалением в груди, которую никакому доктору не соглашалась показать. Пачкали долго, никто не понимал болезни, а все предсказывали рак и осуждали несчастную на смерть; она таяла, как свеча. Наконец все кинулось назад; между спиною и боком составился нарыв, созрел, лопнул, и вытекло множество мокроты. Больная ожила, как Потоцкая, и не думает умирать, а доктора перессорились между собою. Вот все наши новости московские.

Александр. Москва, 26 июня 1822 года

Вот и письмо от Вяземского к Тургеневу. Он зовет меня очень в Остафьево к своим именинам. Ежели жена родит скоро, то поеду с Кривцовыми: они берутся меня везти туда и обратно. Всякий вечер, а особливо в воскресенье, собирается множество гуляльщиков в новый Александровский сад, который прекрасно отделан; теперь делают и другую половину, которая идет от экзерциргауза к Москве-реке. Вчера было явление очень необыкновенное и всех очень утешавшее. Пустили в Марьиной роще большой шар, кажется, с козлом или кошкою – не знаю, только шар этот взял направление через Кремль и величественно летел над головами всех гулявших в саду, но в большой вышине; однако же, очень хорошо был виден, и приметно было, что нечто, в нем сидевшее, его колебало. Довольно забавно было видеть более 2000 человек, кои, вместо того чтобы прогуливаться, остановились, изогнулись, подтянули зады, выставили животы, смотрели в небо и следили за движениями сего великолепного шара. Я никогда не видал, как пускают шар, поеду в то воскресенье. Я очень сожалел, что в мое время не было в Париже ни Гарнереня, ни другого славного аэронавта.

Ввечеру был я в Английском клубе, но там очень мало людей бывает, и я насилу нашел себе соперника. Играл в бильярд со стариком Шаховским, у коего выиграл 40 рублей.

К вам едет князь Петр Трубецкой, брат графини Потемкиной, полковник артиллерийский, что женат на Бахметевой, – очень добрый малый; мы все дуемся с ним в бильярд; ежели встретишь его случайно, то познакомься. Охотник страшный до бильярда и играет хорошо, и в какую цену угодно. Уже половина седьмого, а в семь ровно начинается опера, дают сегодня «Севильского брадобрея»; для меня этот брей утешительнее вашего баварского Брея [то есть баварского посланника в Петербурге].

Константин. С.-Петербург, 27 июня 1822 года