Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

По милости этого скучного бостона не успел я заехать к Юлии Александровне, которую очень желаю видеть. Ох, и то мало времени: надобно еще, чтобы тесть приехал, а он охотник болтать. Звал к себе сегодня обедать, рассказывал о вчерашнем празднике в Петровском у князя Юрия Владимировича Долгорукова и продолжавшемся целый день: обед, ужин, гулянье, ярмарка, фейерверк, иллюминация, кокан [большой шест; кто на него взлезет, получает подарок], жареный бык для своих людей и другой для народу, шар воздушный и, в заключение, большой бурак; когда он лопнул на воздухе, то из него полетели 10 тысяч экземпляров катренов, коими князь благодарит за посещение и просит всех возобновлять оное всякий год и в прочие дни, когда угодно. Эта мысль мне очень понравилась.

Константин. С.-Петербург, 1 июля 1822 года

Вчера вечером приехал Воронцов[64] и был тотчас у меня, а я сейчас от него. Совершенно здоров; я нахожу, что помолодел и так же все мил и добр, как был. Он сам не знает, сколько времени пробудет здесь, а приехал только явиться и получить приказание, что ему делать. Он один здесь. Теперь поехал к Милорадовичу, а там будет ко мне. Он ожидает от Волконского из Царского Села ответа, когда ему явиться.

Александр. Москва, 3 июля 1822 года

Расскажу тебе свой день. Поутру, приняв свой декокт, пошел ходить пешком, по обыкновению, по набережной вдоль Кремля: время было очень хорошо. Воротясь домой, позавтракал. Думал было писать графу Ростопчину, коему давно должен ответ; но не тут-то было: тесть, Обресков, Метакса, а там явилась кормилица наша, а там любезная почта; так и прошло время до трех часов.

Приехал Пфеллер. «Ну как, ваше превосходительство, есть ли у вас хорошие новости для меня?» – «Ничего еще не окончено; но дело хорошо подвигается» . – «Дай Бог!» – «Вы у нас обедаете?» – «Разумеется». – «Хотите, я вас отвезу?» – «Я жду Рушковского, который должен заехать за мною, но не задерживайтесь». – «Нет! Какая новость?» – «Как какая новость? Политическая?» – «Нет, городская. Плохая, бедный Рихтер умирает, у него икота со вчерашнего дня, и Федор Петрович Ключарев вчера умер, и посудите об истощении. Я сейчас от Бибиковых, где секретарь покойного маршала Гудовича мне рассказал одну черту Федора Петровича, которая ему не делает чести. Он был душеприказчиком маршала; между прочими распоряжениями он должен был положить в ломбард 70 тысяч золотом. Ключарев, по пословице, что милосердие начинается с самого себя, присвоил себе эти деньги, вместо того чтобы употребить их по распоряжению покойного маршала». Ну, это не прекрасная черта Ключарева, о коем я, впрочем, никогда не имел высокого мнения.

Скоро явился после и Рушковский. «А, поздравляю, ваше превосходительство, очень хорошо, Яков, Яков Иванович, очень хорошо!» – «Да не Иванович, а Александрович!» – «Га? Как? Да, Александрович[65]! Очень хорошо». Долго путал он имена, наконец началась другая комедия. Сует мне червонец в руки; поди я, отдай этот от него Наташе! «Так не делается, отсутствующие не посылают червонцев, а присутствующие сами их отдают». – «Прошу вас, передайте мой червонец сами». Меня взяло смех и горе, насилу его урезонил. Наташа захотела его видеть, повел молодца, в спальной опять дает мне червонец, положи вместо него. – «Нет, сударь, возьмите ваш червонец и положите его сами на спальный столик». Тут вдруг откуда взялась бодрость: на стол ефто-то не годится, а должно (надобно знать, что у Наташи всегда три дня ставни затворены, так что совсем темно, и мы вошли ощупью), а должно под подушку; только вместо под подушку мой Иван Александрович чуть было по соседству не засунул червонца под жену. Наташа так и покатилась от смеху.

Поехали мы обедать к доброму старику [доктору Пфеллеру], у которого была славная телятина, и мы не раз тебя вспоминали. Филипп Иванович должен был ехать на консилиум к больному Рихтеру, а потому не мог ехать с нами в оперу итальянскую. Он так стал шутить над Иваном Александровичем, выбравшим день смерти Ключарева, своего друга, чтобы ехать в первый раз в оперу, что его брало уже недоумение: не знал, что делать. Дорогою все спрашивал, как сидеть, что делать, надобно ли застегнуть фрак или нет. Только подъехали к крыльцу, нам объявили, что опера отказана по болезни мамзель Замбони. Чтобы ее разорвало! А я с такою ехал радостью. Рушковский обрадовался отсрочке, отвез меня домой и поехал а ля пост! Дал мне рандеву на будущую субботу.