Пфеллер ко мне два раза заезжал, и все не застает. В субботу, верно, будем пить шампанское у старика, и первый тост, конечно, будет тебе. Я люблю видеть ликование и благополучие целого семейства. Благодарю за сообщение письма доброго Шредера. Бедного Ришелье, видно, все сговорились уходить. Жаль его! Сколько гибнет людей от палачей-докторов! У дюка, видно, было то же, что у Лобанова, коего пиявками спасли. Кровоизлияние можно починить только кровоизлиянием.
Мысль твоя о башмаках очень справедлива; все это прихоть, и одна цель – это, протянув ногу, сказать соседке: «А вот я ношу только французские башмаки, здешние портят ногу, тогда как в парижских ничего не чувствуешь, и они так ловко сидят». Соседка скажет в ответ: «Ах, милая, как счастливы вы, что можете себе выписывать их сколько угодно!» Это-то и есть главное благополучие.
Нового у нас нет ничего, кроме истории Гедеонова – экс-директора. Он поехал к Анти, застал у нее Пашкова молодого, из ревности ее разругал, а она ему дала оплеуху; он, было, за трость, Пашков его обезоружил, а Анти пустила в него шандалом и бежала. Входит муж. Гедеонов начал мужу на жену доказывать, муж ему умно отвечал: «Это не ваше дело, вы не отец и не опекун жены моей; что вам до того, что моя жена делает, как вы смеете ее бранить; выйдите отсюда, и ежели бы не были вы племянником г-на Апраксина, я бы велел выкинуть вас в окно». Анти поехала, с мужем, к князю Дмитрию Владимировичу жаловаться, а Гедеонов – к Юсупову; этот, выслушав все, расхохотался и прибавил, что ему неприятно мешаться в дела мужа с женою, что его дело, чтобы опера шла хорошо; «Вы же, – прибавил князь, – более и не директором». Чем-то все это кончится? Говорят, что Пашков должен драться с Гедеоновым, кажется, не за что обоим; но вся эта история делает мало чести Гедеонову, коему Анти также сказала: «Это не я, а ваша жена кокетка. В городе только о том и толкуют».
Василий Львович воротился из Козельска, где гостил у старой тетки. 12-го играет комедию в Остафьеве у Вяземского, коего в этот день рождение.
Итак, Ключарев кончил свои страдания – и физические, и моральные! Если правда, что о нем рассказывает управитель Гудовича, то это черта мерзкая; но
Вижу отсюда, как Рушковский не знал, как и куда девать червонца, и как его поразило примечание Пфеллера, что в день похорон Ключарева неприлично ему ехать в театр. Он мне с великим горем описывает, что лишился старого начальника, с которым 12 лет служил.
Ризнер едет во Францию. Портрет во весь рост графини – картина прекрасная, осталась у него на руках. Граф не отдает условленных 4000, а живописец без денег не дает портрета. Теперь Ризнер продает графиню за 2500 кому угодно. Князь Сергей Гагарин предлагает 1500. Куда весело будет Потемкину видеть портрет своей жены в спальной Гагарина или другого молодого человека! Именно такие черты и рисуют человека более, нежели вся биография. Он доказывает, что у него нет ни сердца, ни деликатности, ни самолюбия, ни денег (главным образом).
Бедная Риччи все больна, колотья в матке, а кроме того, нервы так же расстроены, как у Закревской. Стала при мне чему-то смеяться, упала в обморок, а там пошли слезы, и насилу ее успокоили; худа и бледна как смерть. Завтра ожидают сюда Ник. Ал. Лунина; сестра его младшая[66]
в горе, та, что за Савиным-заикою. Он был болен горячкою нервическою и третьего дня скончался: жена в отчаянии: они жили очень согласно, он был добрый человек и очень хороший муж. Это любимая сестра Лунина.Юлия Александровна очень рада, что свадьба в среду. Вот ее планы: после обручения намерена она, ежели не будет обеда, тотчас ехать в Остафьево, к имениннику Вяземскому, и просила меня достать ей почтовых лошадей, на что Иван Александрович натурально тотчас согласился. Там пробудет она целый день, а в четверг хочет уже ехать в Петербург. Я еду к Вяземскому с Жихаревым, он и везет меня, и назад привозит. Князь Дмитрий Владимирович сказывал мне вчера, что тоже собирается в Остафьево; видно, будет праздник преузорочный.