Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.

Прославили Чевкина директором Азиатского департамента, а теперь говорят, назначается не он уже, а Устинов, который советником в Царыраде, вице-директором и управляющим департаментом. Это, кажется, верно.

Константин. С.-Петербург, 3 декабря 1832 года

Вечером славный был у нас концерт. Карадори пела бесподобно. Новосильцев в восхищении от нее. Я было хотел ей прочитать твои стихи, но Вяземский проворнее меня в любезностях, подлетел уже со своим экземпляром и с Виельгорским, который читал ей их. Выбор музыки был прекрасный, и все пели хорошо: Волконский, Греч, Евсеев. Натешился я.

Константин. С.-Петербург, 29 декабря 1832 года

Третьего дня был я на балу во дворце, где пробыл до трех часов, играл в вист, так как я не танцовщик, не так, как вы с Вяземским. После пошел смотреть танцы. Тут разговаривал с Бенкендорфом. Государь изволил подойти ко мне, взял меня за руку, спросил о здоровье и очень милостиво разговаривал. Спрашивал, что делает брат. – «Почт-директорствует». – Засмеялся, повторил это слово, прибавив: «Это новый глагол, который все выражает». – «И который содержит все пожелания брата». – «Что делает княгиня Долгорукова?» – «Государь, я надеялся видеть ее здесь, но она снова брюхата». – «Опять? Сожалею, что мы ее не увидим. Как поживает ее сестра?» – «Превосходно, государь, все уверяют меня, что она похорошела. Что до нее, то я не вовсе еще потерял надежду ее увидеть, ежели ее матушка сможет оторваться от своей фабрики на несколько недель». – «Она очаровательна. Так, значит, все поживают превосходно?» – «Благодарение Богу, превосходно». – После говорил о разных предметах, о дамах, которые танцевали, о почтах. Я благодарил за чиновников. Одним словом, истинно меня осчастливил милостивым своим обхождением со мною.

Константин. С.-Петербург, 30 декабря 1832 года

Ну, у вас ни на час без проказ. Не знаю Додо [это Евдокия Петровна Сушкова, в которую влюблен был кто-то из князей Голицыных и которая потом вышла замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина], но сожалею, что будут, вероятно, много болтать о ее трагическом отчаянии. Жаль, что будут говорить о Голицыне; теперь не те времена, что подобные истории умножают репутацию даже и в глазах женщин.

1833 год

Константин. С.-Петербург, 2 января 1833 года

В маскараде ужаснейшая была толпа. Тут нашел и Карадори, которую полагал на Московской дороге. Ужин был в Эрмитаже. Государь изволил ко мне подходить, взял за руку, держал долго и чрезвычайно милостиво со мною разговаривал, благодарил также за календари. Сердце радуется, глядя на него посреди этой толпы, которая так и кидается везде, где он и императрица. У всех на лице удовольствие; видно было, сколько это и ангелу нашему было приятно. В Эрмитаже поставили к дверям Карадори, чтобы видеть единственную декорацию, в коей точно есть нечто очаровательное. Государь подошел к ней и спросил: «Ну что ж, мадам, как вы себя находите среди моих тридцати трех тысяч друзей?» – «Поистине великолепно!» Желал бы я, чтобы иностранные журналисты поглядели на этот праздник.

Александр. Москва, 2 января 1833 года

Ну, мой милый друг, насилу я до тебя добрался; а вся беда от того, что я встал в 9 часов, заспался, там жег, рвал лишние бумаги, а там явился Дишка, болтали, а там явился Трубецкой маленький, а там явилась Адель Голицына, а там принесли бумаги подписывать, а там в экспедицию: не остается и времени поболтать с тобою. Но ежели и не досыта, то все-таки стану болтать. Отвечаю на письмо твое от 29-го. Как меня тронул разговор государя с тобою об нас всех! Вечером я возил письмо к Ольге и ей читал, и она была в восхищении, ибо в нашей семье всякое словечко государя – оракул.

Нового ничего не слыхать. Третьего дня было только происшествие в театре. Мадам Юлье танцевала в балете «Венецианский карнавал»; она всеми любима, а потому немало удивило публику, что ей стали шикать и освистывать. Во главе заговора стояли граф Потемкин и князь Вольдемар Голицын. Не знаю, чем кончилось, ибо бедная Юлье, выйдя за кулисы, упала в обморок.

Александр. Москва, 3 января 1833 года