Братья и сестры Наполеона. Исторические портреты

Казалось бы, все старались содействовать добровольной ссылке Люсьена, но сам он, задетый общим стремлением увидеть его отъезд, уже не спешил уезжать и начал упаковывать свой необъятный багаж весьма неторопливо. Еще с той поры, когда ему удалось совершить несколько прибыльных сделок при переговорах в Париже, и затем, уже будучи дипломатом и миротворцем в Испании, Люсьен копил деньги и ценные вещи. Полина и Жером знали, как тратить деньги, а Люсьен постигал, как делать их, и был теперь очень богатым человеком не только по своему состоянию, но и по своему положению. День за днем он упаковывал картины великих мастеров, золото и серебряные блюда, разного рода домашнюю утварь и большую коллекцию этрусских археологических находок. Все это было перевезено на погрузочные набережные Чивитавеккьи. А когда стало очевидно, что зафрахтованный корабль не сможет взять такой груз, Люсьен сделал другой выбор и послал оставшиеся предметы в Рим, где они были помещены у Торлогны, главного банкира города. Среди вещей, которые он взял на борт, был большой портрет Папы Пия VII. «Для меня он был гостеприимным другом, — говорил Люсьен каждому, — и я не должен забывать его». Представлялось вероятным, что так оно и будет, ибо в его кармане лежало письмо, написанное Пием, рекомендовавшее Люсьена каждому, кто мог бы способствовать счастью его семьи за границей. Это было ценное свидетельство, но в данном случае оказалось, что оно не имело никакого значения для изгнанников.

Американский корабль поднял якорь 10 августа 1810 года, но дела у Люсьена редко проходили гладко. Еще не исчез из виду берег, как началась сильная болтанка, и капитан решил укрыться в порту Каглиари на Сардинии. К несчастью для эмигрантов, Сардиния в то время находилась под контролем британского флота, и, когда сеньор Хилл, британский посланник, узнал, кто его невольные гости, он проинструктировал сардинских чиновников передать «месье Бонапарту», что отныне Люсьен будет рассматриваться как пленник его британского величества, короля Георга. То же самое относилось к каждому члену его семьи и к команде судна, несмотря на то что большую ее часть составляли американские матросы.

Дело осложнялось тем, что жена Люсьена была больна, но, учитывая отношение местных властей, она не решалась говорить об этом на берегу. После четырнадцати горестных дней Люсьен попросил капитана продолжить путь, надеясь, что англичане не станут досаждать нейтральному судну. Он ошибался. Два британских фрегата, увидев, что янки готовятся к отплытию, выскользнули накануне вечером из гавани, и один из них под командованием капитана Барри, приблизившись поутру, сделал предупредительный выстрел. Это действие так рассердило американского капитана, что он приготовился сопротивляться, заявив, что застрелит из пистолета первого же англичанина, который ступит на борт его судна. Люсьен сказал ему, что сопротивление бесполезно и что торговый корабль с пассажирами на борту не смог бы уйти от двух вооруженных фрегатов. Когда капитан Барри поднялся на борт из своей шлюпки, он потребовал, чтобы американское судно направилось с пассажирами на Мальту в сопровождении эскорта военных кораблей. Он ликовал, получив столь ценную добычу, тем не менее показал себя обходительным захватчиком.

Люсьен, вспоминая свою длительную историю неповиновения брату, был уверен, что на Мальте все решится удовлетворительно и что ему и его семье будет разрешено продолжить путешествие. Он недооценивал свое значение как заложника и переоценивал благородство англичан. Генерал Оке, британский губернатор Мальты, оказался сторонником строгой дисциплины, превосходившим в этом отношении даже надсмотрщика Наполеона на острове Святой Елены, угрюмого сэра Хадсона Лоу. Вне себя от радости, что ему удалось заполучить члена семьи Бонапарта, он вопреки своему обычному дружелюбию настоял на том, чтобы Люсьен был подвергнут карантину. Мадам Бонапарт и ее детям не было разрешено подыскивать себе жилье более комфортабельное, чем лазарет. Когда карантин закончился, Люсьен был переведен в форт Рикказоли, средневековое строение, где отсутствовала какая-либо мебель, и он вынужден был доставать стулья и постельное белье за свой собственный счет. Дружественно настроенные морские офицеры проявляли к нему симпатию, и возможно, по их настоянию он был позднее переведен в более комфортабельный замок Сен-Антонио, бывшую резиденцию великого магистра рыцарей Мальты во времена расцвета этого ордена. Там он проводил время за рассказами своим детям о продолжительной борьбе этих рыцарей против турок, а когда дети были уже в постели, он находил удовлетворение в поэзии и стал писать эпическую поэму о Карле Великом.