Братоубийцы

– Нет! Нет! Нет! – ответили первыми три старухи.

Четвертая, девушка лет восемнадцати, Хрисула, учительница из Прастовы, вскинула голову, волосы ее рассыпались, закрыли голую окровавленную спину, исполосованную плетьми.

– Я хочу сказать.

– Говори, шлюха!

– Да здравствует Греция!

И в тот же миг все семеро запели: «Из костей святых воспрянув».

И не успели допеть Гимн.

– Огонь! – заорал сержант. Брызнули кровь и мозги и заляпали стену.

Священник перекрестился, подошел к стене и коснулся губами запекшихся сгустков.

– Я не спрашиваю, – бормотал он, – не спрашиваю, кто прав, кто виноват. Не знаю. Все перепуталось в голове, стар стал. Но сердце вопиет во мне, кричит: когда-нибудь здесь, на этих развалинах храма Предтечи воздвигнут новый храм – семи женам Предтечам!

Он постоял в задумчивости, затем нагнулся, поднял с земли кусок угля, вошел внутрь.

– Я напишу, – сказал он, – их имена на стене.

И стал писать на оштукатуренной стене рядом с Предтече– большими заглавными буквами: ПЕЛАГИЯ, ФРОСО, АРЕТИ, ХРИСУЛА, КАТЕРИНА, МАРФА, ДЕСПИНИО.

– Что тут у тебя за каракули на стене, отец? Поминание?

Подскочил священник, оторопев, оторвался от святой беседы с семью женами Предтечами, обернулся: перед ним стояла рослая женщина, одетая монахиней, дородная: брови дугой, густые белокурые волосы выбиваются крутыми завитками из-под черной бархатной скуфейки, В лунном свете блестели ее глаза и отливали голубым, зеленым, желтым – как у тигрицы, Отец Янарос сдвинул брови, узнав ее.

– Что тебе здесь надо, капитанша? Куда направилась?

– В горы. А ты не знал, отец? Я разношу письма и приказы товарищам.

Она шагнула к нему, голос насмешливо зазвенел:

– Благословишь, отец?

Священник резко вскинул руку, поднял, опустил, гневно рубанул воздух.

– Всем вам мое благословение и проклятие, всем – правым и левым! Ты что бросила, бесстыжая, дом и мужа? Какой бес в тебя вселился?

Женщина расхохоталась.

– Ты называешь это бесом, а я – свободой.

– Свобода без чести и добродетели – от лукавого. Свобода бросить мужа, жечь деревни, убивать? Не понимаю.

– Стар ты стал, отец Янарос, стар! Мир идет вперед, обогнал тебя, вот и не можешь понять. Нет у меня времени на разговоры, у нас работа, отец. Прощай!

Женщина захохотала и пошла в гору, перепрыгивая с камня на камень. Остановилась на минуту, сняла скуфью, вытерла пот, волосы рассыпались по спине.

– Эй, отец Янарос, уступай дорогу, пришел наш черед! – крикнула она и снова двинулась в путь.

Отец Янарос смотрел, как она взбирается на вершину, как легко прыгает с камня на камень, как исчезает из виду. На миг забылся. «Какая сила, – пробормотал он, – сколько жизни, молодости. Что ж я лезу и требую от такого тела добродетели и целомудрия? Пусть сначала перебесится, пусть наестся до отвала яств мира. Когда объестся, когда рот наполнится горечью и прахом, вот тогда и придет к ней – на развалины – и честь, и добродетель!»

Пришел ему на ум тот день, в прошлом году, когда приехала эта женщина к своему мужу-капитану в Кастелос. Какая она была радостная! Как они целовались на глазах у всей деревни, вышедшей ее встречать! Подхватил капитан ее на руки, дикие глаза его смягчились наполнились слезами. Прошло два месяца, три месяца. А однажды ночью капитан, вернувшись из боя, нашел дом пустым. Жена от него ушла, ушла в горы к партизанам. Значит многое увидели ее глаза, много крови, убийств и обид. Не вынесла больше, ушла. На столе оставила клочок бумаги: «Не могу больше с тобой жить, ухожу», – а внизу приписка: «Перестань убивать из мести безоружных и безвинных, как ты это делаешь. Будь мужчиной».

Капитан прочитал записку, перечитал еще раз. Не проронил ни звука, только закусил губы и дрожал всем телом. Была ночь, он хотел выйти из дому, но споткнулся, упал и ударился о порог. Он не почувствовал боли, не стал вставать, а сел, прислонившись к стене, и зажег сигарету. Январь, пронизывающий холод, двор завален снегом, а он весь горел. Он ни о чем не думал, зажигал сигарету за сигаретой; высоко задрав голову, смотрел невидящими глазами в небо. Когда. утром пришел сержант Митрос и нашел капитана, тот крепко спал, привалившись к двери, а с усов у него свисали толстые сосульки. Открыл глаза капитан, ничего не сказал, оттолкнул сержанта, протянувшего ему руку помочь подняться, и направился в церковь. Запер за собой дверь, зажег свечу. Сержант прильнул глазом к замочной скважине: боялся, что тот убьет себя, потому и пошел следом. Капитан, вставив свечу в паникадило перед иконой Богородицы, долго-долго смотрел на нее, пока глаза не застлались слезами, а затем рванулся, дунул и погасил свечу. «Нет у меня больше жены, Пречистая, – вскрикнул он, – Свечечкой зажженной была она и погасла». С того дня он не разжимал губ, лицо его почернело. Душа стала желчью, глаза налились кровью. Одна-единственная надежда осталась у него – смерть. И бросался он в бой в первых рядах, с непокрытой головой, во весь рост. Но снова возвращался в Кастелос – целый и невредимый, в полном отчаянии.

Когда, наконец, исчезла из виду капитанша, воздел отец Янарос руки к небу.