Братоубийцы

Он тяжело застонал. Все медленнее, все жалостливее переводил он взгляд со склона на склон, с горы на гору. Ласкал глазами каменное тело Греции, медленно, нежно, полный жалости и гордости. И она, словно почувствовав эту глубокую нежность и ласку, ожила под любящим взглядом и задрожала от счастья.

Оперся подбородком на толстый посох отец Янарос, обступили его воспоминания, сердце стало расти, разбухать, уже не умещалось в старческой груди, жаждало вырваться. «Куда ты пойдешь, глупенькое? – говорил ему старый бунтарь, словно оно было не сердце, а любимая куропатка, которую он запер в клетке, чтобы слушать ее песни, – Ну, куда ты пойдешь глупенькое, неразумное? Тебе и здесь хорошо. Сиди спокойно!»

Но воспоминания обступали его, и сердце билось о клетку, стремясь вырваться. Всего несколько лет тому назад вдруг заполнились эти горы солдатами и эвзонами¹⁵. Какой это был шквал, порыв, крики, радость, воодушевление! Смерть вдруг перестала страшить людей и обратилась в бегство! И Пречистая – уже не осиротевшая мать, одетая в черное, а и сама воительница, в эпирском грубошерстном зипуне, в сиреневых деревенских чулках, в высокой шерстяной шапке, как в шлеме, на расплетенных седых косах – шла впереди греческих отрядов и громко кричала, устремив глаза на север, на Агия-Саранта и Авлону! Ночью в снах солдата, днем под солнцем и снегом шагала она по горам, бегала, кричала, таскала пушки на спине, оделяла бойцов черным солдатским хлебом, носила большой кувшин с неиссякаемой ключевой водой и поила их. И однажды под вечер видел ее священник во время боя, собственными глазами видел, как она выносила на руках раненого солдата: вокруг снаряды сыплются градам, а она шагает по передовой, склоняется нежно над раненым мальчиком и улыбается ему.

А в другой день, в самый полдень, видел отец Янарос первого храбреца Греции, Св. Георгия на белом коне: он скакал, и белокурые волосы развевались по ветру, и на крупе коня сидела и подносила герою золотой кофейник черноволосая большеглазая девушка – Греция. Только что убил дракона белокурый всадник – еще капала с пики черная кровь – и подхватил бессмертную царевну, усадил ее на круп коня и вез ее, тоже на север, к Агия-Саранте и Авлоне.

Вся видимая и невидимая Греция, примиренная, взошла на эти эпирские скалы; душа и тело стали одно. И от чуда к чуду, от скалы к скале преследовали коварного чужеземца и освобождали снятые земли. А теперь...

Сердце у него зашлось от боли. Вдруг представилась ему Греция живой святыней, она лежала перед ним в лунном свете – израненная, измученная, безмолвная.

– Вся ты слава и голод, несчастная Греция, – вскричал он. – Вся ты, с ног до головы, душа. Не должна ты погибнуть. Нет, не дадим тебе погибнуть, мать!

Он тряхнул головой, сжал посох, с силой всадил его в землю, словно принося клятву. Снова обвел взглядом безлюдные, голые горы, напоенные кровью, смотрел на скалы, на ущелья, и им овладел священный трепет.

– Здесь родился Бог, – прошептал он, – Бог Греции, Наш Бог в фустанелле, в тузлуки, в царухи¹⁶ – здесь, в этих диких горах. Из этих залитых кровью камней сделан Вседержитель, Наш Вседержитель. У каждого народа есть и свой собственный Бог. Этот – Наш Бог, наша собственность, камень от камня, кровь от крови нашей. Страдающий, Израненный, Упрямый, как и мы, Бессмертный.

Сказал – и нагнулся, поднял круглый черный камешек, обрызганный еще не высохшей кровью, поцеловал его и изложил в расщелину скалы, чтобы никто не наступил, как будто он был святой просфорой.

Он почувствовал вокруг себя присутствие Невидимого, Сурового, как скалы, Благоуханного, как тимьян. Исполнились необитаемые вершины Богом, и сердце отца Янароса призывно откликнулось: он не был одинок и покинут в мире, весь Бог был с ним. Вдруг ощутил он неземное всесилие в сердце и в руках, новый порыв овладел им, и снова покатились камни из-под стальных подковок его башмаков.