Братоубийцы

– Они – наши братья! – подскочил учитель из Халикаса, тоже ушедший в горы. – Наши братья китайцы! Нет больше "края света”, все мы – один дом и один двор. Все мы – униженные и оскорбленные – братья, и один у нас отец.

– Кто?

– Ленин.

– А не Христос?

– А ты полистай, отец, Евангелие: там есть продолжение. Почитай пятое евангелие: «От Ленина святаго евангелия чтение!» Там увидишь: нет больше греков, болгар, китайцев. Все мы братья. Все гонимые, униженные, все алчущие и жаждущие правды. Желтые, черные, белые. Открой свое сердце, отец Янарос, впусти их всех! Не скупись на любовь! Шире грудь!

Коротышка Лукас, комиссар, в черном платке на волосах, с колючей рыжей бородой, с кабаньим клыком-амулетом на шее, схватил отца Янароса за плечо

– Давай-ка, батюшка, спляши зембекико¹⁷, – закричал он, – притопни ногой, не жалей земли, нас она не пожалеет. Пасха на носу! Христос воскресе! Народ воскресе из мертвых!

Он повернулся к партизанам.

– Давай, ребята, Гимн!

И в тот же миг у костра грянул, свирепо и победно новый пасхальный тропарь: «Народ воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»

– Видишь, отец, – сказал учитель, – мы мало что изменили: вместо "Христос” сделали "народ”. Это то же самое. Так зовут сегодня Бога.

– Народ – не Бог, – прервал его разгневанный священник. Беда, если бы он был Им!

– Беда, если бы Им был другой, ваш, – возразил учитель, – тот, что смотрит, как дети умирают с голоду, и пальцем не шевельнет.

– Пока есть голодные дети, нет Бога! – возбужденно закричала какая-то девушка, погрозив кулаком священнику, словно тот был во всем виноват.

Отец Янарос молчал. Он мог бы многое сказать в защиту Бога, но молчал. Кто же может враждовать с огнем, с землетрясением, с юностью? Он смотрел изумленными глазами на разгоряченных статных партизан и партизанок, и пот тёк у него по лбу. Он силился собраться с мыслями, увидеть, понять. «Грешен, Господи, – думал он, – может, это и есть новая религия? Каким большим вдруг стало сердце человека! Раньше вмещало только домочадцев: мать, отца, братьев. Было оно маленькое-маленькое, тесное. Вмещало, самое большее Янину и Эпир. Вмещало, самое большее, Македонию, Румелию, Пелопоннес, островную Грецию и разве что еще Константинополь. Больше уже не могло. А тут, смотри-ка, вмещает весь мир! Да что же это за новая напасть, Господи? Вставай, говорят, и пляши из-за китайцев, из-за индусов, из-за арабов! Я не могу. Мое сердце вмещает, только греков. Может, и правда я состарился, я, отец Янарос, тот, кто бахвалился, что ему двадцать лет, ну, от силы, двадцать два, и что старость его не берет? На такой прыжок – нет, не способен я!»

Комиссар Лукас посмотрел, покосился на отца Янароса, в задумчивости опиравшегося на посох, подошел к нему. На его свирепом, резко очерченном лице заиграла насмешливая улыбка, голос был полон издевки.

– Для твоего же блага говорю, отец: не суйся между двух ружей! Иначе все пули – и черные, и красные – будут твои. Решайся, иди с нами. Тысячи людей встанут перед тобой и заслонят. А так ты ходишь один – пиши пропало.

– Где бы я ни стоял, – возразил отец Янарос, – знай, приятель: я – таков уж по, натуре! – не нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь вставал передо мной и заслонял. Один Бог мне заслон.

– Когда придет беда, увидишь, отец Янарос, покинет тебя этот твой Бог.

– Но я Его не покину! – воскликнул священник и ударил посохом о камни. – Да куда Он от меня уйдет? Я Его держу за полу и не отпущу.

Лукас пожал плечами и засмеялся.

– Пола-то разорвется, и останется у тебя в руках клок. А твой хваленый Бог уйдет. Да что я тут с тобой болтаю? Я ж тебя знаю, отец Янарос, – тебя ничем не своротишь. Ну и Бог с тобой!

Учитель расхохотался.

– Даром старался, Лукас! – закричал он. – Душа у отца Янароса, уж вы меня простите, точь-в-точь как та сучка, что была у моего отца-покойника, сторожила овец.

– Сучка? – возмутилась девушка. – Стыда у тебя нет, учитель. Батюшка – святой человек, хоть он и не с нами.

— Товарищи, не пугайтесь. Я сейчас вам рассказу, и вы все поймете. Отец мой был пастух. Я тогда еще маленьким был, но то, что я вам сейчас расскажу, произвело на меня страшное впечатление и навеки врезалось в память. Была у нас белая сука, сущий зверь, сторожила наше маленькое стадо. Однажды ночью пришел в кошару волк и сошелся с сукой. И с той ночи пускала его сука к овцам и не лаяла. Увидел отец, что не хватает одного барашка, потом другого, а сука-то была в кошаре. А он не слышал, чтобы она лаяла. «Чудо какое-то, – говорит отец, – ничего не понимаю». Взял он как-то ночью ружье, сел в засаду – и что он видит! Около полуночи слышит: вскочил волк в кошару, а сучка ни звука, подняла только голову и вертит хвостом.

Прыгнул волк на овец, но отец выстрелил и бросился на него с топором. Волк, наверное, был ранен, потому что убежал, воя. Схватил тогда отец дубинку и измолотил суку нещадно. Хотел убить, а потом пожалел, открыл дверь и выгнал вон.