Братоубийцы

Уже рассвело. Сука бежала с воем, бежала, добежала до перевала и там остановилась. Куда идти? Впереди – лес с волками, сзади – мой отец с дубинкой. Куда ни пойдет – пощады не жди. Три дня и три ночи выла она меж волков и овец. Годы прошли, уже стареть начинаю, а до сих пор помню ее вой, и мурашки бегут по телу. На четвертый день замолкла. Пошел отец на перевал и нашел ее мертвой. Издохла.

– Ну и что, учитель? – спросила девушка. – Что ты хочешь этим сказать?

– Сучка эта, товарищи – ответил учитель уже без смеха, с горечью в голосе, – сучка эта – душа отца Янароса. Вот так же воет и он между красных и черных. И издохнет. Жаль его душу!

Священник не проронил ни слова. Но острый нож вонзился ему в сердце. Испугался на миг: «Издохну, – подумал он, – наверно, прав учитель. Да, да, меж волков и овец, вот так и издохну, воя». Дрожь пробежала по телу, мрачное предчувствие овладело душой.

– Дети, – сказал он, – я сяду. Устал.

Нашел камень, приткнулся. А пляска тем временем уже кончилась. Скрестив ноги, расселись партизаны вокруг отца Янароса. Кое-кто достал из-за пазухи письма, что раздала им бывшая капитанша, а нынешняя командирша, как называли ее, хитро ухмыляясь и подмигивая. Одни сами читали по складам, другие звали на помощь учителя. И он присаживался рядом и читал.

Первым позвал его прочитать письма Козмас-коробейник. Когда-то, давно уже правда, был и он хозяином. Была у него с одним армянином лавка в Прастове, торговал он тканями. Но армянин надул его, Козмас разорился и стал коробейником. В те времена, когда был он хозяином, он ненавидел и травил коммунистов: «Хотят продать, подлецы, родину и Христа, – вопил он. – На мою лавку зарятся. Бей их, ребята!» А теперь, когда обеднел, заплясал и он вместе с красными: хотелось ему разрушить этот подлый мир и отомстить армянину. «Кто богат и коммунист, тот болван. Кто беден и некоммунист – тоже болван». Вот он-то и позвал теперь учителя прочитать письмо.

– Эй, учитель, – сказал он ему, – вот если бы ты у меня был в товарищах, не лишился бы я лавки!

– Тогда ты бы не был с нами в горах, Козмас. Был бы с черными в долине.

– Ты прав, учитель, к черту лавку. Но все равно на душе кошки скребут. Да ладно, оставим это, давай-ка почитай письмо.

Взял учитель письмо и стал читать.

– «Дорогой мой брат Козмас. Все у нас хорошо, слава Богу. Одно беда: все больны, то ли с голоду, то ли с лихорадки. Не донимали нас еще – тьфу, чтоб не сглазить – изверги, ни красные, ни черные. Но как стукнет дверь, так сердце в пятки. Окотилась коза наша Пеструшка принесла трех козлят. Только все трое – чтоб ей неладно! – козлики. Заходил недавно в деревню старичок с белой мышкой в клетке, предсказывал судьбу. Но мы не пошли. А матери приснилось, говорит, шел сильный дождь, а потом выглянуло солнце. Мы пошли к попу, чтобы он растолковал. “Яснее ясного, – говорит поп, благослови его, Господи, – яснее ясного – хороший, счастливый сон: Козмас, говорит, скоро вернется”. Это он, говорит, солнце».

– Я солнце! – закричал Козмас и расхохотался. – Бедная мамаша! Думает обо мне день-деньской, вот и снится.

Пошел учитель дальше, присел рядом с темнолицым верзилой. Тот растерянно и огорченно вертел в руках клочок бумаги и чертыхался от того, что не мог понять, что значат эти каракули. Но вот пришел учитель и все разобрал.

«Что ты делаешь, дурья твоя башка, в горах? Оставил меня одну-одинешеньку, рвусь я на части между домом, полем, козами и твоим отродьем. И кто тебе этой дурью мозги начинил, будь он прок- ляг? Ты мне пишешь, что воюешь за свободу. Что за чепуху ты городишь? Может быть, даст тебе, болвану, свобода чего-нибудь пожрать? Может, придет и поможет мне по хозяйству; снимет паутину в доме, вспашет поле, постирает, вычешет вшей у детей? А что ты мне обещал, бессовестный, когда брал меня замуж? Я ведь поповна, в холе да в неге выросла, а не какая-нибудь деревенщина! Так и знай: я не для такой жизни родилась! Возвращайся немедленно или я соберусь и уйду! За мной не один увивается – сам знаешь...»

– Хватит! Черт бы ее побрал! – закричал темнолицый и разорвал бумажонку на клочки.

Засмеялся учитель.

– Не унывай, Димитрис, мы тут такое дело затеяли! К черту баб! – сказал он и пошел к товарищам, собравшимся, в кружок и глазевшим на отца Янароса.

Прибыли два партизана, потные, довольные; на них были короткие пастушьи плащи, в руках дубинки, а руки – в крови. Они поманили Лукаса.

– Прими наши соболезнования, – сказали они, хохоча.

– Где ларец? – спросил Лукас, протягивая руку,

Достал первый из-под плаща большой серебряный ларец и протянул ему

– Бог в помощь, капитан Лукас, – сказал он с насмешливой ухмылкой.

– Не смейся, товарищ, – ответил Лукас. – Этот святой Пояс еще станет нашим боевым товарищем, вот увидишь.

Лукас заложил два пальца в рот, свистнул.

– Товарищ Алекос! – крикнул он.

И повернулся к гонцам.

– А одежда? – спросил он.

Второй “пастух” достал из-под плаща узел с одеждой.

– Вот, – сказал он. – Подштанники мы на нем оставили.