Братоубийцы

Уединившись сегодня ночью на этой смотровой вышке Эторахи, вспоминал капитан Дракос полные опасностей дни, жаркие ночи в таверне на окраине города, в заброшенных домах, в мрачных подземельях Салоник. Вот такими были катакомбы, такими были и первые христиане – бедные, голодные, гонимые, так же горели от любви и ненависти их| глаза, и так же тайно, как заговорщики, встречались они, для того, чтобы разрушить старый мир и построить новый. Радостью, гневом и уверенностью были охвачены все товарищи – с ног до головы, даже выше головы. Мы, мы спасем мир, клялись они, мы – добром или силой.

Дракос с головой погрузился в дело. Сердце его переполняли гнев и боль. Он сам дал клятву, принял клятву у других, собрал товарищей, отобрал из них молодых, не считавшихся ни с жизнью, ни со смертью, и ушел в горы. Судьба бросала его с горы на гору, пока не забросила в эти дикие эпирские скалы. Огонь и топор! Он жег деревни, убивал старост и фашистов – без жалости. Ненависть, говорил он, это путь, которым мы придем к любви, И позавчера, когда захватил он отца Лаврентия, выдавшего семь женщин – их расстреляли в часовне Предтечи – он не пожалел его, сам взял две перекладины, сбил из них крест, сделал толстые гвозди, спустился ночью к шоссейной дороге и распял его. Пройдут сельчане, увидят, как мы наказываем предателей, и задрожат от страха.

– Все хорошо, все хорошо, – опять забормотал он. – Но я не выдержу – взорвусь!

Он потянулся, переводя дух. Злость и досада душили его. В последние дни будто нож вонзился ему в сердце. «А вдруг не это путь? Почему снова бунтует сердце и рвется из груди? И куда идти? Куда, черт возьми, идти?» Он приходил в бешенство, когда думал об этом. «Нет, нет, это путь, вперед! – кричал он, чтобы подбодрить себя, – это цель, бей!» И он бил, бил, как слепой – чтобы задушить новый голос, звучавший в нем. И позавчера, когда схватил попа и собственными руками распял его, содрогнулись красные и черные, а он успокоился – дня на два, на три. «Это путь, – говорил он и повторял, чтобы и самому поверить, – это путь, другого нет, иди по нему до конца, и не слушай никого, иди вперед. Горе тем, кто оробеет и остановится на полпути! В конце пути, только в конце – спасение».

С того дня, как заговорил в нем этот новый голос, совсем озверел капитан Дракос и все глубже окунался в кровь, словно хотел сжечь внутри себя все мосты и волей-неволей пройти до конца тот путь, который выбрал. Не попа он распял, нет! Новый этот голос в себе – его он убил, чтобы замолчал. Но голос не распять. Убьешь тело, рассечешь горло, а голос останется. И сегодня ночью снова заговорил он в груди капитана Дракоса, снова раздирал ему душу. «Изменим, значит, – говорил он, – мир, принесем, значит, свободу и справедливость! Но послушай, как ты изменишь мир, если не изменил человека? Сердце человеческое? Мы изменились – мы –новые люди? Стали лучше? Как бы не так! Маленькие, жалкие людишки, а смотри ж ты – главари, черт бы их побрал! Вот Лукас, мой заместитель – зависть, подлость, шпионаж, готов мне глаза выдрать! С головы тухнет рыба! Тухнем и мы!» Из себя выходил капитан Дракос, бился в отчаянии – если бы открыть дверь, глотнуть свежего воздуха!

– Эх, если бы хватило силенок, – бормотал он, в ярости дергая себя за усы, – эх, если бы только хватила силенок поднять свое собственное знамя!

XV

.

Тень упала на скалу, капитан Дракос вздрогнул и обернулся: перед ним стояла женщина, одетая в монашескую одежду, ее белокурые волосы рассыпались по плечам,

Он сдвинул брови.

– Где ты была? Ты запоздала. Видела командующего?

– Я видела сейчас, когда возвращалась, твоего отца, отца Янароса.

– Оставь в покое моего отца. Ты видела командующего? Какие известия принесла? Говори.

– Передай, говорит, Лукасу...

Она не успела договорить, капитан Дракос прыгнул на нее, схватил за горло, но сдержался, разжал руки, поднял камень и швырнул его в пропасть. Наконец, он заговорил низким глухим голосом, словно бык промычал под ножом.

– Кому?

– Лукасу, – спокойно ответила женщина, прищурив, глаза, чтобы скрыть свою радость.

В ночной тиши слышно было, как скрипят у него зубы. Из подмышек потек, зазмеился по бокам горячий пот, зловонный, как навоз. Испугалась женщина, хотела убежать.

– Стой! Куда?

Слова камнями застревали в горле, душили его, вырывались звериным рыком. Наконец, он совладал с собой.

– А почему? Он сказал?

– Ты не следуешь генеральной линии, ты что-то сказал и об этом узнали. Ты хочешь, говорят, поднять собственное знамя. Тебе больше не доверяют.

И, помолчав, прибавила:

– И потом, говорят, ты не торопишься взять Кастелос.

Грудь мужчины затряслась – воздух всколыхнулся от дикого смеха. Но смех резко оборвался, горло сжала судорога. Когда смеялся, он увидел, по крайней мере, показалось, что увидел свет. Он шагнул медленно, неслышно, легко ступая, как зверь, подошел к женщине, схватил ее за плечо.

– А может быть... – выговорил он, задыхаясь.