Братство ревнителей церковного обновления (группа «32-х» петербургских священников), 1903–1907. Документальная история и культурный контекст

Однако уже предыстория движения ревнителей церковного обновления убеждает в том, что обновление церковной жизни было не только следствием внешней инициативы и сложившейся в России революционной ситуации, но и потребностью внутрицерковной жизни, а внешнеполитические события позволили раскрыться, выйти наружу этим сокровенным процессам.

Тот факт, что «реформа церковной жизни стоит в связи с реформой государственной», был очевиден и для церковных деятелей начала XX века. Для многих из них это становилось поводом для покаяния и критического взгляда на устройство церковного дома: «С точки зрения фактической необходимости можно только порадоваться тому, что обновление одной сферы жизни отразилось и на другой. Но если смотреть с точки зрения идейной, то нельзя не видеть и теневой стороны союза двух реформ, состоящей в том, что преобразования церковные идут в след и в параллель государственным, по аналогичным образцам, и – что печальней всего – вызваны, конечно, аналогичными причинами: очевидно, и наша воинствующая, выражаясь языком догматики, Церковь обнаружила столько же недочетов в своем духовном воинстовании, сколько и государство в ведении войны внешней..…» [95]

В настоящей главе мы сосредоточим внимание на внутрицерковной ситуации и попытаемся увидеть, как церковь откликнулась на события первой русской революции и как в связи с этим зародилось и эволюционировало движение ревнителей церковного обновления.

Отправной точкой для нас, как и для большинства других исследователей, станут события 9 января 1905 г. не только потому, что «Кровавое воскресенье» традиционно считается началом первой русской революции, но и потому, что роль свящ. Георгия Гапона в народном движении поставила перед русским обществом вопрос о социальном значении церкви. Как отмечал в своей статье «Русская Церковь в 1905 году» А. В. Карташев, «Гапон своей организаторской деятельностью… показал, какую громадную силу притяжения имеет для религиозной в массе народно-рабочей среды церковный авторитет и какою гигантскою решающей силою в сфере социально-экономических затруднений могла бы быть Церковь, если бы она нашла секрет, как деятельно участвовать ей в этих вопросах без противоречия своим принципам» [96].

В адрес церкви в связи с кровавыми событиями в Петербурге слышались многочисленные упреки. Церковь реагировала на события 9 января на различных уровнях: 14 января был опубликован синодальный акт об отношении церкви к «беспорядкам рабочих», еп. Сергий (Страгородский) поместил в «Церковном вестнике» статью с горьким обличением кровопролития, по Петербургу прокатилась волна собраний духовенства. В отчете митр. Антония (Вадковского) о состоянии Санкт-Петербургской епархии за 1905 г. говорилось о четырех пастырских собраниях, проведенных после 9 января под эгидой Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви[97] с целью «разобраться в произошедших событиях, выяснить в них участие одного из недавних сочленов столичного духовенства Георгия Гапона, охарактеризовать, по возможности, само происшествие, определить желательное к всему этому отношение духовенства»[98].

Первое собрание состоялось 11 января, второе – 14-го. На втором заседании присутствовал митр. Антоний[99].

В статье Карташева указывается, что петербургское духовенство, задетое за живое январскими событиями, «сошлось на пастырское собрание и не без смущения поставило перед собой тревожный вопрос о какой-то коренной ненормальности своих отношений к жизни и обществу»[100]. Собрание не пришло к единому мнению по ряду вопросов, и, по мнению Карташева, наиболее решительная часть столичного духовенства предложила образовать группу для обсуждения назревших проблем: «Суждения были горячи, но выводы нерешительны. Чувствовалось, что традиционными частичными средствами нельзя уврачевать тяжелого недуга. Молодые элементы духовенства, по своему воспитанию и мировоззрению наиболее близкие к современным настроениям, ощутили неотложную потребность собираться кружковым образом и обсуждать программу действий, не стесняясь тем… трением, какое встретилось на собрании в лицах различных поколений»[101]. Эти «молодые элементы», считает Карташев, и составили кружок «32-х».

Та же мысль высказана В. В. Розановым в газете «Новое время» в заметке, предваряющей публикацию статьи проф. Н. К. Никольского «Почему 32?»: «Группа молодых священников. стала говорить на “Пастырских собраниях петербургского духовенства” о необходимости священникам дать больше сердца и слова теперешним событиям. Группа эта выделилась из пастырского собрания, жестко-консервативного по своему составу и взглядам, стала собираться самостоятельно и начала обдумывать положение духовенства»[102].