Братство талисмана

Роско снова присел на корточки, но со мной больше не говорил, только бормотал что-то себе под нос.

«Да ведь он пытался декламировать Шекспира! – вдруг дошло до меня. – Интересно, где робот познакомился с его творчеством? Хотя во время долгого перелета через Галактику, да и потом на стоянках Найт вполне мог читать вслух что-нибудь из Шекспира. Может, у него в рюкзаке лежал томик этого древнего, ныне почти забытого поэта?»

Сумерки сгустились, в небе расцвела Галактика: сначала ее яркая сердцевина повисла над горизонтом на востоке, а с наступлением ночи стали видны расходящиеся по спирали серебристые ответвления. Задул ветер, и поднимавшийся вертикально дым начал уходить в темноту по диагонали. Где-то невдалеке раздался странный звук, похожий на хихиканье; неподалеку, в траве и в кустах, куда не доходил свет от костра, сновали какие-то мелкие твари.

После ужина я вымыл в ручье посуду и оставил ее на берегу до утра. Роско так и сидел у костра и снова что-то писал пальцем на предварительно расчищенной земле.

Я же открыл ящик Найта. Он был плотно забит листами исписанной бумаги. Я взял из толстой пачки самый верхний и повернул ближе к свету.

Вот что там было написано:

Голубой и высокий. Чистый. Невероятная синева. Звук воды. Звезды над головой. Обнаженная земля. Смех высоко в синеве. Синий смех. Мы действуем неразумно. Думаем, не утруждаясь.

Почерк был неразборчивый и мелкий, я с трудом читал написанные нетвердой рукой слова.

…тонкий. Нет начала, нет конца. Бесконечность. Преследующие ничто. Ничто в пустоте. Пустота обнажена. Разговоры – это ничто. Поступки – пустота. А что не пустота? Ничего, ответа нет. Высокое, голубое и пустое…

Чушь какая-то, похлеще бормотания Роско. Я наугад вытащил из пачки лист под номером пятьдесят два.

…далеко, на большом расстоянии. Дистанция глубокая. Не короткая и не длинная, а именно глубокая. Но без дна. Ее не измерить. Нечем измерить. Лиловые и глубокие расстояния. Никто не преодолевает лиловые расстояния. Лиловость ведет в никуда. Тупик.

Я сложил бумаги обратно в ящик, закрыл его и придавил крышку ладонью.

Бред сумасшедшего. Да и что взять со слабоумного старика, который живет в заколдованной античной долине. Мои мысли переключились на Сару: а ведь она тоже сейчас там. Не знает правды, вернее, не желает ее знать.

Мне захотелось вскочить на ноги и заорать во все горло. Побежать обратно и спасти ее. Но я этого не сделал. Впервые в жизни я постарался встать на точку зрения другого человека. Если Сара предпочла вернуться в долину, значит что-то влекло ее туда. Стремление к счастью? Но что такое счастье и какова его цена?

Найт был счастлив, когда писал эту белиберду, и ему было глубоко плевать, есть ли во всем этом хоть какой-то смысл. Он существовал в коконе счастья, истово преследовал цель всей своей жизни и был доволен, хотя не знал, в чем именно эта цель заключается; да, она вполне могла оказаться иллюзией, но Странника это абсолютно не беспокоило.

Я пожалел о том, что рядом со мной нет Уха. Хотя он наверняка сказал бы, что я не должен вмешиваться. Он рассуждал о судьбе. А что такое судьба? Ее можно прочитать по звездам? Или она заложена в генах, которые отвечают за все поступки и желания человека?

На меня навалилось одиночество, я придвинулся ближе к костру, как будто свет и тепло могли защитить от этого чувства. Со мной остался только Роско, а он, если подумать, был так же одинок, как и я.

Все остальные достигли каждый своей цели, какими бы смутными и призрачными эти цели ни были. Возможно, где-то глубоко, на интуитивном уровне, мои спутники знали, что именно они ищут. А как насчет меня? Я попытался сформулировать для себя, чего хочу больше всего на свете, но, хоть убейте, не мог этого сделать.

Глава 24

Утром мы нашли куклу Тука. Она лежала на виду, совсем недалеко от тропинки. Даже странно, что мы не заметили ее раньше. Я попытался определить, не в этом ли месте мы искали пропавшего монаха, но не вспомнил ни одного подходящего ориентира.