Братство золотарей

Юрий Михайлович посмотрел на Коляна, как на пятнадцатилетнего недоросля и улыбнулся:

– Что же ты консервированного нашел в моих словах, родной?

– А то, что поучать любишь, а сам, как я вижу, не больно-то чего огреб в жизни. – Колян махнул рукой. – Говоришь общие слова, а конкретного что сказать у тебя смыслов не хватает. Вот я и думаю, – чего желать в жизни попусту, когда Богом все определено, и слава ему! Всякие там олигархи будут расплачиваться за то, что слишком многого желали! Сам знаешь, – меньше имеешь – лучше спишь!

– А, ты опять свою песню завел! Нищие забот не имеют! – вяло отреагировал Юрий Михайлович. – Конечно, так легче. Но ты забыл, что человек не животное, чтобы обретаться на помойке! Такая философия просто религиозная отрыжка. Предел самоуничижения в желании обрести божественную милость. А на самом деле в этом юродствовании гордыни, одного из самых больших церковных грехов, заметь, больше, чем в просто гордыне.

– Фигня! – заявил Колян. – Ты просто ничего в этом не понимаешь! Вот что тебе дало твое желание жить сладко и красиво? Учился, вкалывал и все псу под хвост! Да?

– Хм! – Юра посмотрел на Коляна с усталой иронией, как смотрят на несмышленое дитя, задающего много неразрешимых вопросов. – Все-то тебе нужно знать. Ты прав, Колян, каждому отпущено в меру его разумения… И способностей, – добавил он после короткой паузы. – Вот только не каждый может иметь к этому разумению полный набор свойств характера, чтобы реализоваться. Приходит время, когда начинаешь это отчетливо понимать, но. К сожалению, понимание это приходить слишком поздно.

Юрий Михайлович закрыл глаза, дав тем самым понять, что он устраняется от продолжения беседы. Малышев смотрел на его лицо, обрюзгшее, заросшее седой порослью щетины, и никак не мог отделаться от мысли, что этот человек не просто несчастлив, но несчастлив особой разновидностью его.

Само лицо Юрия Михайловича являло собой стандартный архетип лица мужчины белой расы. В такой, едва наметившейся проработке его черт, в стремлении создать что-то индивидуальное, природа не преуспела, остановившись на незаконченности формы, абстрактной неопределенности. Такое лицо хорошо было бы в разведке, оно являло собой образец лица шпиона. Оно было лицом человека-невидимки, в котором можно было опознать кого угодно, но только не его обладателя! Это была безличная маска, лицо-штрих!