Брикстонская петля (СИ)

Правда, которую он избегал замечать всё это время, состояла в том, что ему нравилась Мелинда. Вопреки здравому смыслу — или у Холмс имелось рациональное объяснение — она понравилась ему почти сразу, и именно поэтому он позволял ей все её наглости. Ему нравилось быть вовлеченным во что-то стоящее, во что-то полезное, во что-то увлекательное вроде детективной работы. И ещё больше ему нравилось ощущение своей надобности — не кому-либо, а такому человеку, как Мэл. Она увлекала его собой, своей непринужденностью, необычностью, своим гением. Она увлекала его прочь из серых наполненных пресной рутиной будней, она отменяла боль и душевные терзания. Холмс заполняла собой его жизнь — его самого. И ему это нравилось.

Последние полторы недели по ночам он проваливался в сладостную дрему, вспоминая секс с Холмс. Джон объяснял себе это желанием разобраться, почему это произошло; но глубоко внутри знал, что просто смаковал свои воспоминания и тайно надеялся заполучить её ещё.

И вот теперь всё это резко обнажилось для его понимания. И лакмусом, проявившим правду, оказался именно страх.

Джон вильнул, и вслед ему раздался возмущенный автомобильный клаксон — протяжный и низкий. Машина перед ним резко затормозила, а он, увлекшийся мыслями, не успевал затормозить и сунулся в автобусную полосу.

Если адрес, продиктованный Лестрейдом, был верным, думал Ватсон, успели бы полицейские и медики прибыть туда быстрее него? Он надеялся, что да — увидит у нужного дома несколько патрульных машин, остроугольный зеленый фургон скорой со вспыхивающими синими маячками, увидит Холмс, выходящую на улицу и жадно закуривающую сигарету. Но когда он свернул на Гаварден-Гров, ничего подобного там не происходило.

Два тесных ряда краснокирпичных домов, узкие тротуары, женщина, шагающая по одному из них с псом на натянутом поводке, седоволосый мужчина и мальчишка лет пяти-шести с портфелем на плечах, пинающие между собой футбольный мяч просто на ходу. Джон подкатился в свободный карман, остановился и вытянул телефон. Линия его маршрута протягивалась вдоль почти всей улицы и обрывалась посреди проезжей части. Плоские прямоугольные обозначения домов на карте не были пронумерованы.

Ватсон проехал вперед и замедлился. Он выехал на середину проезжей части — ни в зеркале заднего вида, ни впереди он никому не преграждал дорогу — выбрал нейтральную передачу и плавно покатился, отталкиваясь ногами. Он вертел головой из стороны в сторону, силясь рассмотреть на дверях номера, но на большинстве домов их не было, а на тех, где были, по одной стороне улицы вперемешку значились четные и нечетные: 19, 17, 16. В доме справа от него оказалась приоткрытой дверь, Ватсон ещё немного замедлился и настороженно всмотрелся в проём. Там произошло какое-то невнятное движение, коротко наружу показалась рука, и в ответ на это в нескольких метрах ниже по улице моргнул аварийкой облезлый фургон с ржавыми подтеками на задних дверцах.

Когда Джон снова посмотрел на дверь, за ней возник высокий мужской силуэт. Он выглянул наружу, заметил остановившегося Ватсона, их взгляды на мгновенье столкнулись — оба настороженные, тяжелые — шагнул назад и с силой захлопнул дверь. На той, светлой и глухой, оказалась медная цифра 5. Ватсон с силой сжал ручку, рычаг тормоза остро впился ему в ладонь. Шрам. Джон смог различить его в темной щели закрывающегося дверного проёма, когда силуэт в доме номер 5 коротко повернул лицо левой стороной, отступая — грубый ожоговый рубец.

Он резко вывернул руль вправо, направляя мотоцикл к тротуару. Переднее колесо ударилось о бордюр и с глухим шлепком соскочило обратно на асфальт, «Бонневиль» накренился, и Джону пришлось опереть его о собственную ногу, пока второй он торопливо и оттого безуспешно пытался отыскать и опустить подножку. В одно короткое мгновенье все подозрения и страхи вдруг превратились в реальность: сообщение, адрес, шрам, о котором говорила Далси, странное поведение — всё это собралось воедино и уже не оставляло шанса посчитать произошедшее недоразумением.

Ватсон соскочил с мотоцикла и бросился к двери с номером пять. Его тело ощущалось противоречиво слишком медлительным — каждый шаг тянулся непростительно долго; и легким, податливым одновременно — многослойность одежды, надетой поверх спортивной, перестала стеснять движения; в бедре не ощущалось никакого дискомфорта. Джон даже не сразу заметил, что остался в мотоциклетном шлеме. Его внимание сузилось и заострилось на том, что оказалось в фокусе. В этом было даже что-то неуместно удовлетворительное — будто возвращение в себя прежнего, сосредоточенного на раненном солдате на операционном столе и игнорирующего суматошную толчею вокруг. Незначительное переставало существовать, и сейчас незначительным было всё кроме Холмс.

Джон в два шага переступил узкую тропу, ведущую ко входу, и, не утруждая себя постучаться, с разгону навалился плечом на дверь. Та скрипнула, что-то звякнуло в замочном механизме, но не открылась.