Бриллианты и булыжники

Несомненная талантливость и доходящее порой до виртуозности ремесленное мастерство позволили Эренбургу сделать это литературное сальто-мортале, но дорогой для него, как для писателя, ценой, ценой утраты именно тех его возможностей, которые в дальнейшем развитии могли бы, вероятно, ввести его имя в историю русской литературы.

Но помимо своих литературных способностей Эренбург обладает еще исключительным талантом приспособления. Если проследить всю его писательскую карьеру, начиная с ранних юношеских стихотворений, то можно увидеть, сколь чутко, осторожно и тонко умеет он улавливать первые едва заметные дуновения политических ветров и перестраивать свою литературную работу в зависимости от их направления. Он очень осторожен и, прежде чем переставить полностью свои паруса, внимательно испытывает силу и направление ветра, действуя сам уклончиво, в полутонах, порою одними лишь намеками.

Так, в первые годы своей литературной деятельности он уловил и оценил по достоинству начинавшееся тогда (в предшествовавшем Первой мировой войне периоде) возрождение христианского мироощущения в русской литературе и философии и, несмотря на то, что сам он по национальности еврей, писал стихи христианской религиозной направленности в противовес господствовавшему тогда в литературе, и особенно в русской поэзии, атеистическому направлению.

Попав на территорию, занятую Добровольческой армией во время Гражданской войны, он выступил там с целым рядом патриотических стихотворений, направленных против охватившего Россию большевизма. Потом – Париж. В мировой политике – первые шаги в сторону сближения западного мира с советским правительством России или, во всяком случае, признание советского строя в качестве «интересного социально-экономического эксперимента». Но этого еще мало для перехода осторожного И. Эренбурга в просоветский лагерь, и он ограничился тогда лишь острой сатирой, взяв под обстрел наиболее уродливые явления капиталистического мира в сборнике рассказов «Тринадцать трубок» – тонких, изящных, саркастических новелл, но столь же саркастически, в несколько смягченных тонах, отразил и советскую реальность того времени, развернув памфлет-фельетон, эпопею приключений Хулио Хуренито и его учеников. Этими произведениями он перекинул первый пролет моста для своего возвращения в подсоветскую Россию. Второй пролет – «Жизнь и гибель Николая Курбова», повесть о чекисте, первое в литературе появление этого общественно-политического типа.

Чутье не обмануло этого поистине гениального приспособленца. Дверь в СССР открылась для него настежь, и он попадает в ближайшее окружение самого Сталина. Занятое Эренбургом высокое положение в составе большевицкого литературного Парнаса подводило особенно устойчивый фундамент под постройку его карьеры, и он обдуманно, осторожно, но прочно и надежно вкладывал камень за камнем в стены дворца своего благополучия.

Раздался гром Второй мировой войны. «Убей немца!» – провозглашает во весь голос Эренбург в самом ее начале и этим дает тон всему литературному оркестру СССР. Он разразился множеством острых советско-патриотических памфлетов, став окончательно «показательным» советским писателем для западного демократического мира. В этой роли Эренбург оказался действительно незаменимым, т. к. Западную Европу (особенно просоветскую ее часть) он знает до мельчайших деталей и имеет здесь крепкие связи.

Когда в послевоенные годы советскому государству потребовалась передышка в его борьбе против свободного мира и им был выкликнут лозунг сосуществования, Эренбург немедленно превратился в «голубя мира», летающего по Европе. В результате – полное благополучие: прекрасная, по советским понятиям, квартира, увешанная картинами его друга Пикассо; миллионы на текущем счету; дача под Москвой в самом «аристократическом» дачном районе; беспрепятственные поездки за границу за счет специальных сумм советского бюджета и прочие блага.

Умер Сталин, и к власти пришел Маленков. В воздухе пронеслись какие-то новые веяния. Многим начало казаться, что пахнет весною, что открываются возможности для перехода к человеческой жизни, что превращению человека в бессмысленного робота социалистической системы приходит конец. Эти настроения чувствовались не только среди беспартийной массы советского населения, но и в рядах коммунистической партии. Эренбург уловил их и понял необходимость литературного ответа читателям на эту настроенность. Здесь, как всегда, Эренбург поступает очень осторожно. Он выпускает срочно написанный по этому случаю роман «Оттепель», в котором позволяет себе лишь некоторые легкие и туманные намеки на возможность раскрытия человеческой личности в коммунистической среде и то только в самой интимной сфере духовного мира – в плоскости любовных отношений. Однако и эту интимную сферу человеческой души он всё же рассматривает сквозь призму «нового социалистического человека» (страховка и перестраховка!).