Бродячая Русь Христа ради

Общие уверения и, грешным делом, самомнения сбили старух на одну сторону: все они считали себя благочестивыми, а матушку Феклу даже заживо святою. Оттого, полагая себя выше и лучше других, все они были капризны, обидчивы, в высшей степени щекотливы и тяжелы и невыносимы характером. Это сознание выгнало их из семей, по этой причине им удалось, понявши и снисходя друг к другу, ужиться вместе, рассчитываться при случае лишь ядовитыми перебранками, а затем -неделей косых взаимных взглядов. Это же сдержало их от поступления в настоящий монастырь с плотными стенами, несмотря на то что оставался только один шаг, так как была и подготовка полная, нашелся бы и достаточный вкуп. Это же заперло Феклу Васильевну с Аннушкой в одинокой и душной избушке и не мешало Ненилушке подольше пить чай и есть сотовый мед по чужим гостеприимным дворам.

Чайный грех и страсть к сладенькому были их общим недостатком. При этом чай они пили до того густой, что у непривычных мог, как перец, першить в горле. Попивая чаек и заедая сдобными сгибнями, богомолки все время проводили в беседах о житиях и чудесах. Впрочем, не отказывали они себе в удовольствии промывать соседские косточки. Знали они по этой части на досуге, конечно, больше других.

Одно время проявилась было у них охота обращать молодых девушек к церкви своими рассказами и внушениями. Успех был поразительный: очень многие из невест в купеческих семействах стали подниматься с петухами и бегать к заутрене в городской монастырь. Родители пригрозились, потолковывали, что это-де значит подрывать семейное счастие, - умная Фекла вовремя остановилась.

Вскоре все горе было забыто, и о таком зле богомолкам напоминать перестали. После такого кризиса и они сами сделались осторожными и еще более углубились в созерцание и молчание.

Впрочем, за одной из них, именно за Ненилой, виделось еще и другое драгоценное художество, которое ценилось бабами если не больше, то в одну силу со знанием псалтири. Она мастерски умела на могилках водить «плачки» - не сбиваться и не стесняться, и с духовного разрешения.

Пробовал раз молодой благочинный пенять:

- Матушка Фекла Васильевна! От Ненилиных заплачек проходу нет! Панихид наших не слышно, петь не могу. Устав-от ты не хуже нас знаешь, указано ли?

- В уставах, ваше высокоблагословение, я не читывала, а у православных сколько лет-то дело ведется, знаешь ли?

- Да ведь это язычество.

- А ты бы остановил Ненилу-то. Она запоет, а ты пригрози на народе да разгони тех, кто ее слушает. Сам владыка покойный по этому делу проповедь сказывал, ведь и его не послушались. Твой тестюшко-то, коли баба туго разрешалась от родов, тоже не по уставу Царские-то двери отворял. За дальностью, когда поленится ехать, крестильные молитвы в шапку мужичью читал - и то шло у него за святое крещение. Показано ли такое-то дело в церковном уставе?

Благочинный молчал, покусывая кончики бороды и усов.

- По уставу-то, отец благочинный, при нужде и при болезни родильницы и новорожденного и я за священника идти могу: ведь и мирянину разрешено крестить во святое крещение. А как я откажусь, когда всякий про то знает и православная наша вера то разрешает? Ты поговори-ка о том с нашими бабами. Пробовал? А я об этом и со владыкой самим говаривала.

Благочинный смирялся. Фекла Васильевна посылала к нему медку да яичек, ребяткам поповым пряничков, а матушке попадье ситчику московского с Аннушкой. Ненила продолжала править свое дело по призыву и заказу с прежним искусством и мастерством.

Приходила баба, кланялась за соседку, приносила заручное, просила:

- Утоли ее, горемычную: места она не находит. Сама она вопить не умеет. Маринушка, которая знает, на богомолье ушла - взять негде: помоги, поплачь!

Приходила Ненила на погост и могилку, на которой, лежа грудью, билась кручина-вдова по своем муженьке - законной державушке.

Попадала Ненилушка в ее мысль и вторила ее горю: «Как жила я при тебе, было мне сладкое словечушко приятное, была легкая переменушка и довольны были хлебушки. Не огрублена была грубым словечушком и не ударена побоями тяжелыми, тяжелыми - несносными. Мне как будет жить после твоего бываньица? Буду вольная вдова да самовольная, буду я жена да безнарядная и вдова да безначальная...»

Отгадывала Ненилушка тоску матери по сыну, надеявшейся на то, что будут от него довольные хлебушки, крепкая заборонушка, легкая переменушка на крестьянской на работушке, - тоску по сыну именно в то время, «как пойдут удалые головушки на крестьянскую работушку, на муравные на поженки, на луга сенокосные, на разбористы полянушки; а опосля ты ей хрестьянской работушки на гульбища - на прокладище», и начнет при виде живого и чужого счастья «ошибать тошная тоскецюшка и призазябнет ретивое сердечушко».

Попадала Ненилушка и в мысли матери по преждевременно умершей дочери, «белой лебедушке, сердечном рожоном дитятке», с которой привелось разлучиться «не в пору да не в у вовремя».