Бродячая Русь Христа ради

Этот Погост, стоя в глухой лесной местности, скудно населенной, успел сохранить за собой все старинные признаки этого рода древних русских селений: деревянная, рубленная в шесть стен, церковь окружена была всего только четырьмя домами, которые все считались мирскими и принадлежали церковникам. Сюда окольный народ являлся только за церковными требами: на лошадях, погоняемых в хвост и гриву, и с колокольцами под дугой, сколько можно было собрать их в своей и соседней деревне, въезжала веселая полупьяная свадьба с молодцами в перевязанных через плечо полотенцах. Кое-когда и также очень редко отсюда, с крутой горки, тащила лошаденка телегу или сани с бабой, у которой толстая оттопыренная пазуха указывала всем встречным, что везут из Погоста окрещенного паренька или девочку. Также редко и такая же заморенная и истомленная крестьянская лошаденка втаскивала на погощенскую гору дощатый некрашеный гроб покончившего и с жизнью, и с Погостом все деревенские обязательства и теперь прибывшего отдать последний долг - свои кости сырой глинистой земле, отмежеванной от самой церкви вниз по горе под Божью ниву - под кладбищенский погост.

Ильинская церковь с приделом Николы дает намек на то, что учреждение Погоста очень древнее, когда веру народа в большого Бога, низводившего на землю дождь, гром и молнию, надо было переводить на Илью-пророка, а за свою жизнь при озере, большом, бурном и рыбном, надо было молить не кого другого, как батюшку Николу-угодника. Ставила ли Погост мирская воля в складчине всех окольных деревушек, которые темными кучками обсели церковную гору, серели по низменности и сторонились друг от друга и от погоста, или благочестивый московский князь, или радеющий Христовой вере архиепископ вольного города выбрали и указали тут жилое место - теперь о том дознаться и доискаться трудно: деревянная церковь не один раз на своем долгом веку горела дотла. Раз ее молния зажгла. Другой раз дьякон размахался кадилом и заронил под престол уголек. В третий раз пономарь забыл затушить перед иконостасом свечку. Церковь вспыхивала как порох и сгорала среди прихода и в виду его как свечка, со всею утварью, с храмозданными грамотами и с антиминсами, по которым узнается время основания. Раз сгорел вместе с нею и разбитый ногами старик-сторож, живший под колокольней и обязанный выползать из своей конуры каждые сумерки, чтобы потянуть за веревку и позвонить на окольную мертвую пустыню столько раз, сколько вздумается.

Сгоревшая церковь скоро возобновлялась: в один день благочестивыми мирянами свозились бревна из ближних лесов, обыденкой же обтесывались и распиливались бревна и доски, обыденками рубили стену под самую стреху, обшивали крышей, прирубали колоколенный сруб, ставили иконостас. Так выстроилась и та, которую видим, но и она успела уже застояться и вся почернела и так загнила, что по всем углам обшита была досками, по венцам залеплена новыми накатными кряжами. Колоколенка, похожая на остов ветряной мельницы, покривилась, и обрешетились крыши. На привычный глаз это дурной и знакомый признак: либо приходский народ с неплодородной, неблагодарной почвы частью выселился совсем (пожалуй, даже и в далекую Сибирь), частью живет в дальних местах отхожим промыслом, либо совратился в раскол и вместо одной церкви выстроил несколько домовых часовен с чугунными билами на передних углах.

Гораздо поновее и пригляднее погостенской церкви казался даже дом священника, стоявший прямо против колокольни, да и то, говорят, потому, что священник приводился племяником прежнему архиерею и только нынешним прислан сюда на смирение, однако с назначением в благочинные.

Он свое жилище подновил и прирубил к нему новую горенку. Дома других церковников по той же причине, как и церковь, представляли такую же плачевную ветошь, в которой с трудом улавливались оттенки иерархических степеней; впрочем, хибарушка пономаря была гораздо дряннее дьяконской.

Над Погостом видимо висела непокрытая бедность, нужда и бездолье: всмотревшись даже и в покривившееся крылечко священнического дома, незачем ходить далеко за подтверждением выговоренной народом присловки: «Лежит деревенька на горке - в ней хлеба ни корки; звону много, а хлеба нет».

Нет хлеба - нет жизни, и стоит невозмутимая тишина. В избах и горницах домашние расчеты и свары людей, близко совместно живущих и успевших надоесть друг другу до редечной горечи. На улице, на виду и на народе, погостенская жизнь подлинно монастырская: тихая и безразговорная, только со звоном и пением, и даже без собачьего лая для довершения полного сходства.