Бродяги Севера

Однако стоящий на ледяной горе Молниеносный – дальний потомок волчицы и дога – знал так же мало о текущей в нем собачьей крови, как и о том, кто так жалобно завывает в серой мгле между небом и землей. Он был волком. Этот зверь, в горле которого клокотало рычание, а клыки скалились в ответ на тявканье песцов, был волком до мозга костей. Но в его дикой и свирепой душе – душе, готовой к борьбе с врагами, с голодом, холодом и самой смертью, – по-прежнему настойчиво звучал голос предка-дога, жившего почти четверть века назад.

И Молниеносный, как и прежде, ответил на этот зов. Слепо и безотчетно повинуясь рвущемуся на свободу инстинкту, он спустился к «морю».

Морем этим была бухта Батерст. Это часть залива Коронации, который, в свою очередь, сообщается с Ледовитым океаном. Широкая в устье бухта постепенно сужалась чуть ли не до размеров мизинца, при этом уходя на двести миль вглубь Земли Маккензи. По ее льду можно было добраться от лишенного растительности царства моржей и белых медведей до можжевеловых, березовых и кедровых лесов за Бесплодными Землями. То был длинный путь, пролегающий по бескрайним просторам от Земли Принца Альберта до карликового леса – уродливой причуды Арктики; прямая как стрела дорога от эскимосских иглу близ пролива Мелвилл до ближайшего оплота цивилизации – форта Релайанс в пятистах милях к югу.

На юг Молниеносный и повернул голову, принюхиваясь к ветру. Песцы были позабыты. Сначала он бежал медленно, но к концу одной восьмой мили ускорил бег. Все быстрее и быстрее мчался этот огромный серый зверь. Как-то на втором году его жизни индеец из племени кри и белый человек увидели, как он несется по краю равнины, и индеец произнес: вейа микау суску-вао, что означало «быстрый как молния». Так Молниеносный бежал и сейчас. Такой бег не был необходимостью. Молниеносный просто резвился – радовался жизни. Он не преследовал добычу, его не гнал вперед голод. Им владело дикое упоение стремительным движением, упругостью мускулов, мощью не знающего устали тела. Оно мгновенно откликалось на его настроения и желания, подобно тому как отлаженный механизм реагирует на электрический сигнал. По-своему, по-звериному, он осознавал эту власть над собственным телом. Больше всего он любил мчаться под луной и звездами наперегонки со своей тенью – единственным соперником на всем Севере, которого ему не удавалось превзойти в беге по полярным просторам. Этой ночью или днем – ибо сейчас одно было неотличимо от другого – в его крови бушевал жар скорости. Двадцать минут продолжалась эта гонка с невидимым соперником, и наконец Молниеносный остановился. Его бока вздымались и опадали, дыхание участилось, но не сбилось. Сразу же вскинув голову, он напряженно вгляделся в серую мглу и принюхался.

В воздухе ощущалось нечто, заставившее Молниеносного повернуть на девяносто градусов и направиться к тянущемуся вдоль берега редколесью. Этот так называемый лес испытал на себе мощное влияние арктического холода. Он представлял собой скопище низкорослых деревьев, чьи ветви и стволы были столь причудливо искорежены, будто их непрестанно кривило и коробило холодом, пока они не застыли в агонии. Вековой лес так и не поднялся выше спасительного снегового покрова. Сколько бы лет ему ни было – сто, пятьсот или тысяча, – самое мощное дерево со стволом толщиной в человеческую ногу не доходило Молниеносному до холки. Кое-где лес сгущался и мог служить неплохим укрытием. Меж деревьев скакали белые зайцы. Над лесом парила белая сова. Дважды Молниеносный ощеривался при виде песцов, мелькавших впереди, точно призрачные тени.

Однако голоса он не подавал. Его охватило какое-то чувство, которое было сильнее ненависти к песцам. Запах становился все отчетливее. Молниеносный шел ему навстречу, не таясь и не припадая к земле. Еще через полмили он набрел на ущелье, будто прочерченное в земле острым краем доисторического ледника. Узкое глубокое ущелье больше походило на ледниковую расселину, нежели на лесную ложбину. Молниеносному хватило бы с десяток мощных прыжков, чтобы достичь его конца. Здесь росли деревья, настоящие высокие деревья, и каждую зиму ветры с пустошей заметали их снегом, укрывая на высоту тридцать-сорок футов. Этот лес – густой и темный – простирался теперь перед Молниеносным. И он знал, что там найдется жизнь, стоит только поискать.