Бродяги Севера

Пеллетье покачал головой.

– Не стоит об этом писать, – сказал он. – Это было бы неразумно.

– Да к черту разумность, – возразил О’Коннор, вставая и потягиваясь. – Она здесь вообще хоть в чем-нибудь есть, Пелли? Эскимосы с их кудахтаньем правы. Если стаями предводительствует не сам дьявол, то я – черный и не О’Коннор мне имя. Я бы до посинения твердил это суперинтенданту. Эх, вот бы до вожаков добраться… – Он осекся и посмотрел в окно.

Пеллетье тоже замер и прислушался.

Снова повинуясь бессмертному духу Скагена, Молниеносный выл на хижину белого человека. Из огромной волчьей пасти извергся тоскливый вопль, устремившийся к затянутым серой мглой небесам; призыв, сквозь двадцать поколений волков несущийся к давно умершим и позабытым хозяевам далекого предка. И не нашлось бы в огромных стаях волка, чей голос был бы мощнее и разносился бы дальше, чем голос Молниеносного. Вначале он звучал хрипло и скорбно и был исполнен странной грусти, но постепенно набрал силу. То был гимн жизни и в то же время – смерти. Устрашающая и вдохновляющая песнь, что вместе с ветром летела в дальние дали сквозь пургу и темноту. И все живое дрогнуло и сжалось от звуков этого властного зова.

Молниеносный стоял на краю расселины и выл. И не успело эхо смолкнуть над бескрайними равнинами, как дверь хижины отворилась и в освещенном дверном проеме появился человек. Это был О’Коннор. Он всмотрелся в серую мглу и вскинул на плечо какой-то предмет. Уже дважды до этого Молниеносный видел такую же огненную вспышку и слышал такой же странный грохот, как те, что последовали за движениями констебля. Во второй из тех разов нечто, похожее на раскаленное железо, прочертило жгучую борозду на плече Молниеносного. Инстинкт подсказал ему тогда, что это смерть пронеслась рядом с его головой, смерть, которую он не смог бы схватить и загрызть, потому что она непобедима, а еще – коварна и несправедлива. Коварство же он ненавидел. Предок его был справедлив и к людям, и к зверям до последнего удара своего могучего сердца. И Молниеносный тоже родился справедливым.

Он повернулся и нырнул в серый мрак. Но не побежал, потому что не испугался. То, что творилось сейчас в дикой душе кровожадного зверя, было сильнее страха смерти. Дух огромного дога боролся с волком, но на сей раз последний победил.

И когда Молниеносный вновь тенью помчался сквозь мглу, тень Скагена не бежала с ним рядом.

Глава II

Стоило пуле со смертоносным свистом рассечь воздух – и яростная волчья кровь жидким огнем разлилась по жилам Молниеносного. Он снова стал диким, грозным пиратом арктических Бесплодных Земель, флибустьером бескрайних снегов, какеа искутао – «быстрейшим среди зверей». И эту стремительную перемену произвел в нем О’Коннор со своим ружьем.

В Молниеносном пробудился азарт. Чувство одиночества, приведшее его к хижине, сменилось настойчивым желанием воссоединиться со стаей. Наваждение рассеялось. Он снова был волком до мозга костей.

Молниеносный бежал ровно, как по компасу. Пять миль, шесть, семь… почти десять. Потом остановился и навострил уши.

За следующие три мили он трижды останавливался и прислушивался. На третий раз издалека донесся голос Балу, созывающего стаю на охоту. То был Балу-Мясник, Балу-Выносливый – волк, который благодаря своим размерам, стремительности и огромной силе подчинил себе несколько стай. Молниеносный ответил на клич. С юга, востока, запада и севера волки откликались на призыв Балу. Но голос вожака в этом хоре звучал громче, дольше и повелительнее. И те волки, которые жаждали новой крови и свежего мяса, стали собираться на его зов. По одному, по двое и трое они труси`ли по замерзшим равнинам. С последней большой охоты минуло семь дней и ночей – если отсчитывать сутки по часам, – и длинные клыки и налитые кровью глаза жаждали новой добычи.