Бродяги Севера

Он двигался по краю расселины серой тенью, почти неразличимой в окружающей мгле. Однако снизу за ним жадно следило множество глаз. Неожиданно оттуда выплыли, точно белые призраки, полярные совы. В воздухе раздался шорох могучих крыльев и щелканье смертоносных клювов. Молниеносный видел сов, но не остановился, так как не испытывал страха. Песец поспешил бы скрыться. Другой волк отпрянул бы, оскалившись и рыча. Молниеносный же не утруждал себя подобными действиями. Сов он не боялся. Ему был не страшен даже Вапуск – огромный белый медведь. Убить его волку было не по силам, а Вапуск мог бы сокрушить волка одним ударом могучей лапы, но Молниеносный все равно не боялся. То единственное, что способно было вызвать в нем благоговейный трепет, сейчас тенью вырастало впереди в серых сумерках.

Это была хижина, сложенная из молодых деревьев, таких же, как те, что чернели сплошной массой в расселине. На крыше хижины возвышалась труба, из нее шел дым, запах которого Молниеносный и учуял за милю отсюда. Какое-то время он стоял неподвижно. Потом осторожно обошел хижину и остановился напротив окна.

Он проделывал это уже трижды за последние полгода – садился перед хижиной и смотрел на окно. Два раза он приходил ночью, и каждый раз в окне горел свет. Горел он и сейчас. Молниеносному он казался маленьким солнцем, распространяющим в ночи непонятное бледно-желтое сияние. Молниеносный знал, что́ такое огонь, но, до того как набрести на хижину, никогда не видел такого огня – огня без пламени. Казалось, весь мир погрузился в темноту из-за того, что солнце спряталось в хижине.

Молниеносный смотрел на освещенное окно, в широкой волчьей груди колотилось сердце, в глазах играл отсвет странного огня. Передавшаяся ему через двадцать поколений волков частичка собачьей души, словно голубь, несущий весточку, стремилась туда, где огромный дог спал в круге света от костра и ощущал на спине прикосновение человеческой ладони. Туда, где были солнце, жизнь, тепло и ласковый голос хозяина. Сам предок невидимой тенью сидел рядом и тоже смотрел на желтый свет в окне. Дух Скагена жил в душе Молниеносного, и тень Скагена в сумерках бежала с ним рядом на запах человеческого жилья.

Молниеносный всего этого не знал. Он молча смотрел на хижину и на освещенное окно, и в его дикой звериной душе поднимались неизбывная тоска и одиночество. Но постичь их причину он не мог. Ведь он был волком, в которого на протяжении двадцати поколений перерождались плоть, душа и кровь огромного дога. И сейчас тот незримо присутствовал рядом с Молниеносным.

* * *

В хижине, сидя спиной к печи, капрал Пеллетье из Северо-Западной королевской конной полиции читал констеблю Сэнди О’Коннору приписку к донесению, которое на днях должно было отправиться с оказией на эскимосских санях в форт Черчилль в семистах милях к югу. Записка, адресованная суперинтенданту Старнсу – командиру дивизии «М»[45], гласила:

«Покорно прошу приложить сии сведения об оленях-карибу и волках к моему рапорту о бескормице, которая неизбежно грозит Северу нынешней зимой. Волки сбиваются в огромные стаи, числом от пятидесяти до трехсот особей. На одной из волчьих троп мы обнаружили останки двухсот оленей на протяжении семи миль, на другой – более сотни оленей на девяти милях. А уж по тридцать-сорок оленей мелкие стаи загрызают и того чаще. Старые эскимосы говорят, что раз в поколение волки шалеют от жажды крови, сбиваются в огромные стаи и изгоняют из Бесплодных Земель всю живность, загрызая ту, которая не успеет скрыться. Эскимосы убеждены, что демоны одержали верх над добрыми духами земли, и из-за этого суеверия не желают участвовать в крупной облаве на волков. Однако я все же надеюсь, что нам с констеблем О’Коннором удастся переубедить молодых охотников.

Ваш преданный слуга,

капрал пограничного патруля

Франсуа Пеллетье».

Пеллетье и О’Коннора разделял стол из половинчатых бревен, над которым висели жестяные масляные лампы, отбрасывающие желтоватый свет. Вот уже семь месяцев капрал и констебль несли дозор на краю света, позабыв о бритве и прочих благах цивилизации. На карте мира существовало лишь одно место, где закон был представлен еще севернее, но бараки острова Гершеля показались бы воплощением комфорта и роскоши по сравнению с этой лесной лачугой. Двое мужчин, чьи лица сейчас озарял свет лампы, будто срослись с дикой природой, которую они охраняли. О’Коннор – широкоплечий великан с рыжими волосами и бородой – сжал огромные кулаки, покоившиеся на середине стола, и улыбнулся Пеллетье, волосы и борода которого были черными настолько же, насколько у него самого – рыжими. Пеллетье несколько виновато улыбнулся в ответ. Семь месяцев, прожитых в этом аду, и ожидание еще пяти таких же никак не сказались на их дружбе.

– Хорошо изложено. – О’Коннор восхищенно поглядел на друга голубыми глазами. – Да если бы я умел так писать, я был бы сейчас на юге, а не торчал бы здесь, потому что Кэтлин давным-давно вышла бы за меня. Но ты кое-что забыл упомянуть, Пелли. То, что я говорил тебе про вожаков стай.