Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

По глубокому моему убеждению, за вычетом литературы двух последних столетий и, возможно, архитектуры своей бывшей столицы, единственное, чем может гордиться Россия, это историей собственного флота. Не из-за эффектных его побед, коих было не так уж много, но ввиду благородства духа, оживлявшего сие предприятие. Вы скажете – причуда, а то и вычура; однако порождение ума единственного мечтателя среди русских императоров, Петра Великого, воистину представляется мне гибридом вышеупомянутой литературы с архитектурой. Создававшийся по образцу британского флота, менее функциональный, скорее декоративный, проникнутый духом открытий, а не завоеваний, склонный скорее к героическому жесту и самопожертвованию, чем к выживанию любой ценой, этот флот действительно был мечтой о безупречном, почти отвлеченном порядке, державшемся на водах мировых морей, поскольку не мог быть достигнут нигде на российской почве (СИБ2, 5, 328–329; пер. Д. Чекалова)[137].

Тут присутствуют две мысленные операции. Во-первых, благородный характер, который Бродский придает военным операциям Российской империи, сводя их к действиям военно-морских сил, позволяет отделить исторические и политические реалии империи от ее эстетического идеала. Во-вторых, подход к русскому флоту как к создававшемуся «по образцу британского флота» отсылает к русскому представлению о России Петра как империи, устроенной по подобию европейских держав. В петровский и послепетровский периоды эта идея развивалась через ряд идеологически утвердительных образов, она легла в основание мифа о разрыве империи Петра с Древней Русью и установила европейскую ориентацию реформ, инициированных основателем Санкт-Петербурга[138]. Позже в кругах интеллигенции сопоставление России и европейских держав приняло другую форму, наиболее хорошо это видно в «Философических письмах» Чаадаева, который развивал сформировавшееся под влиянием романтизма представление о русской нации как о «младенце», не прошедшем еще стадию «взросления», не говоря уже о «зрелости» – в отличие от европейских наций[139]. В стихотворении 1969 года «Конец прекрасной эпохи» Бродский обобщает эти взгляды, ключевые для российского самоопределения, называя Российскую империю «второсортной» в строках, где лирический герой определяет свое маргинальное положение в СССР:

Потому что искусство поэзии требует слов,
я – один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой, —
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
(СиП, 1, 326)