Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Английское название «Flight from Byzantium» переиначивает традицию, к которой отсылает, разворачивая в другую сторону название стихотворения У.Б. Йейтса «Sailing to Byzantium» («Плавание в Византию»), одного из главных текстов о Востоке в канонической англоязычной поэзии. Развернутое движение заголовка предвосхищает противоположный подход. Бродского не устраивает романтизированное представление Йейтса об утонченности и мудрости византийского Востока. Он заменяет его воображаемой историей и географией, в которой византийское наследие наполняется всем, что ему кажется культурно и морально неприемлемым. Если исторический Константинополь многие века был «городом мечты», как гласит название недавней книги, то Бродскому в современном Стамбуле почти не о чем мечтать[241]. Провокативная установка писать наперекор тому, что он считает западным восприятием Византии и Востока, иронически обозначена в начале эссе, когда Бродский замечает, что идея путешествия родилась после разговора с «приятелем, американским византинистом». Эта провокация не ускользнула от внимания англоязычных читателей. Литературный критик «Нью-Йорк таймс» Джон Гросс заметил в рецензии на сборник «Меньше единицы», что некоторые читатели, без сомнения, «сочтут мистера Бродского виновным в ориентализме в худшем смысле этого слова»[242]. Гросс отсылает к пренебрежительным высказываниям о турецкой и исламской культуре, которые, будучи написаны по-английски, отсылают к целой гамме подобных ошибочных суждений, предрассудков и отрицательных характеристик Востока, описанной Эдвардом Саидом в книге «Ориентализм», опубликованной за несколько лет до того, как эссе Бродского было написано. Приведу один из характерных пассажей «Путешествия в Стамбул», в котором Бродский атакует Восток:

Благоприятность почвы для Ислама, которую я имел в виду, объяснялась в Византии скорее всего ее этническим составом, т.е. смешением рас и национальностей, ни врозь, ни тем более совместно не обладавших памятью о какой-либо внятной традиции индивидуализма. Не хочется обобщать, но Восток есть прежде всего традиция подчинения, иерархии, выгоды, торговли, приспособления – т.е. традиция, в значительной степени чуждая принципам нравственного абсолюта, чью роль – я имею в виду интенсивность ощущения – выполняет здесь идея рода, семьи. Я предвижу возражения и даже согласен принять их и в деталях и в целом. Но в какую бы крайность мы при этом ни впали с идеализацией Востока, мы не в состоянии будем приписать ему хоть какого-то подобия демократической традиции (СИБ2, 5, 297).