Бродский за границей: Империя, туризм, ностальгия

Возвращаясь к путешествию в Турцию, можно сказать, что именно жизненный опыт автора и его знание Азии, отраженные в «Назидании», определяют его безапелляционный тон и резко отрицательное отношение к Востоку. Повествователь Бродского использует двойственность положения России на границе между Востоком и Западом не для того, чтобы уменьшить свой дискурсивный авторитет, но для того, чтобы подчеркнуть его. Вспоминая о граничном положении Ленинграда/Петербурга и ставя под вопрос свою собственную идентичность на оси Восток – Запад, Бродский указывает на тот факт, что Россия ставит под вопрос четкое разделение между Востоком и Западом. В терминах Саида, используемых автором скрупулезного исторического исследования русского ориентализма Натаниэлем Найтом, это звучит так: «Жесткая дихотомия восточного и западного, на которой построена концепция Саида, в русских условиях превращается в неудобный триптих: Запад, Россия, Восток»[291]. Ощущая это, повествователь Бродского представляет читателю свое российское происхождение как основание для знания Востока. Это признание частично восточной идентичности используется как дискурсивная стратегия, с помощью которой автор может не ставить под вопрос упомянутую дихотомию, но скорее настаивать на ней. Автор подчеркивает свое пограничное положение не для деконструкции разделения на Восток и Запад, а для убеждения читателя, что для блага Запада это разделение должно поддерживаться[292].

Рассмотренный в контексте современной литературы путешествий и ее критики, голос повествователя, который в «Путешествии в Стамбул» самоиронично заявляет о собственной восточной идентичности, вызывает в памяти замечание Холланда и Хаггана о том, что самоирония чрезвычайно важна для современных травелогов, «предоставляя удобную стратегию самозащиты, как будто автор, раскрывая свои ошибки, освобождается тем самым от социальной ответственности»[293]. Вопрос, освобождает ли Бродского от «социальной ответственности» за использование уничижительных стереотипов в описании Турции и Стамбула его игра с лиминальностью русской идентичности и с маской «случайного, неавторитетного наблюдателя» (формулировка Венцловы), решается каждым читателем для себя. В этом читательском мнении эссе демонстрирует и в некоторых частях усиливает черту, отмеченную Холландом и Хагганом: «за кажущейся безобидностью и забавными анекдотическими наблюдениями [в травелогах] лежит целый ряд мощных искажающих мифов»[294].

Когда дело доходит до описания Стамбула, повествователя, как и многих современных авторов литературных путешествий, в первую очередь интересует «воображаемая текстура места – процесс, в ходе которого место и его обитатели определяются и переопределяются посредством (литературного) мифа»[295]. «Путешествие в Стамбул» создает «мощные искажающие мифы», связанные с Востоком и людьми Востока. Мифы не обязательно связаны с «оценочными категориями», как замечает в своей работе о «Путешествии…» Венцлова[296], но Бродский использует их для вынесения иерархических и категориальных суждений – короче говоря, он превращает их в оценочные[297]. Кроме того, хотя мифопоэтика Бродского, его использование образов Урании и Клио для репрезентации собственного исторического и географического воображения не идут на пользу репутации автора с точки зрения чисто академического дискурса, они предоставляют стратегическую возможность декларировать свою связь с канонической западной традицией. Бродский прибывает в Стамбул не как «описанный Саидом надменный представитель Запада», замечает Дэвид Бетеа, а как «приговоренный человек, сбежавший от „деспотического“ Востока… на законопослушный Запад»[298], – и все же модальность повествования выдает «надменного представителя Запада». Это определяет его поиски, ибо, как он пишет, «здесь… должен был сохраниться исчезающий повсюду дух и интерьер» (СИБ2, 5, 282). Или же, как он добавляет далее, «я приехал сюда взглянуть на прошлое, не на будущее, ибо последнего здесь нет» (СИБ2, 5, 313). Даже в самом использовании неоднозначного слова «прошлое», обозначающего одновременно прошлое Турции и советское прошлое автора, Бродский опять обращается к ориенталистскому мифу, восприятию Востока как принадлежащего прошлому, места, завоеванного посредством литературного туризма.

Турецкий писатель Орхан Памук, родившийся и выросший в Стамбуле и тоже ставший нобелевским лауреатом, но уже после Бродского, помещает «Путешествие…» в контекст литературного туризма в Турцию, когда в книге «Стамбул. Город воспоминаний» воссоздает впечатление от чтения эссе: