Брошенные тексты. Автобиографические записки

Уже светает. Вспоминаю, как оставался ночевать у Риты, когда мы только начали встречаться. Ее родители шли спать. Мы инсценировали прощание в прихожей. Она как будто закрывала за мной дверь, а я тихо пробирался в ее комнату. Утром, когда ее папа заходил пожелать дочери доброго утра, я нырял с головой под одеяло и не дышал, и через несколько минут их разговора начинал задыхаться.

1986

Завтра у бабушки день рождения. Как это может быть, что неродной человек стал таким близким? Папину маму мы с братом, увы, не знали. За несколько лет до нашего рождения, она шла вечером домой по рельсам, и ее сбил поезд. Дедушка понянчил нас недолго, когда нам исполнился год, его не стало. Мамины родители живут в Новосибирске, поэтому видимся редко. А наша няня, с которой мы почти с рождения, стала для нас любимой и родной.

В морозный день, когда за 20
не лет, а градусов всего,
термометр готов ругаться,
чтоб сняли с холода его.

Когда мне кажется, что 20 —

предел холодных дней и стуж,
мне в ванной хочется плескаться
и принимать горячий душ.

Но я его не принимаю,

а за столом сижу-пишу,
и что пишу, то и болтаю,
а что болтаю, то пишу.

Немного ближе к синагоге,

чем к православным всем церквям,
с фамилией аж Фаленбоген
явилась девушка одна.

Не Иванова, не Цимлянских,

не Зинаида, а Эсфирь
определилась жить в Бердянске,
за много от столицы миль.

Термометр в роддоме этом

был сломан, в общем, был в беде,
и потому-то данных нету
температуры в этот день.

Известно лишь, что и тогда,

под утро, как тут не вопи,
малышки делали ка-ка,
но чаще все-таки пи-пи.

Медсестры, посходив с ума,

детишек путали и мы…
и мыли и бежали на…
на все четыре стороны.

Не сразу став пенсионеркой,

о, до того был долгий путь:
из люльки в люди, в пионерки,
в призыв: «Эсфирь, готова будь!»

«Всегда готова!» — отвечала.

Прощай, Бердянск и комсомол,
Москва, Москва ее встречала
салютом снега и похол…

похолоданием и вьюгой.

Термометры по всем домам
вставляли ноги иль в испуге
давали дуба прямо там.

Любимая моя богиня,

сегодня в день рожденья твой
снежинки за окном нагие
семь сорок пляшут пред тобой.

Все твои дети, все их дети,

а их так много, черт возьми,
что очень трудно разглядеть мне —
мы дети или внуки мы.

Нас очень много оборванцев,

тобой взращенный молодняк, —
мы все в тебя, мы итальянцы
российского происхождения.

У нас есть жены и мужья,

мы в мир глядим с проспекта Мира.
Нас много, ты у нас одна:
бабуля, мама, тетя Фира…

Завтра допишу.

15 октября

Вот уже несколько месяцев, как с Игорем Штернбергом, с которым полтора года отслужили в команде актеров-военнослужащих, ездим с выступлениями по разным предприятиям. Куда филармония отправит — туда и едем. Один раз гитару берет из дома он, другой — я. Когда он, например, два раза подряд таранит на себе инструмент, то говорит: «Ты мне две гитары должен». За полгода до окончания службы, когда пришел молодой призыв и мы сбросили на них всю работу по казарме, монтировки спектаклей, массовки, мы с Штерой подготовили программы на все вкусы. Детскую — «Сказка о попе и о работнике его Балде» Пушкина, военную — на стихи молодых поэтов, погибших во время войны, для женщин — стихи и песни из любимых фильмов.