Будь у меня твое лицо

Уверена: большинство людей, проходя или проезжая мимо, даже не замечают маленькую каменную арку – она выцвела и находится далеко от грунтовой дорожки. Я, должно быть, единственная, кто о ней помнит. Когда мы учились в средней школе, дети любили тусоваться там вечерами – каждая щель была забита окурками, жвачками и сломанными зажигалками. Но спустя годы после того дня никто больше там не задерживается. Слухи о пятнах крови и дурная слава быстро облетели местные школы.

До того как я потеряла голос, родители копили деньги на маленькую квартиру в городе. Предполагалось, что ее стоимость в следующем десятилетии удвоится: сын одного из управляющих Большого Дома работал агентом по недвижимости и имел связи в совете по установлению зональных тарифов. Он-то и делал такие прогнозы.

Поэтому в тот день под откос пошла не только моя жизнь, но и жизнь моих родителей. Поэтому я уехала. Невыносимо видеть маму и папу, до сих пор живущих в пристройке Большого Дома, ведь они должны уходить на ночь в новую блестящую квартиру, которая теперь, благодаря построенной железнодорожной станции, стоит в четыре раза дороже! Судя по тому, что пишут в соцсетях бывшие одноклассники, некогда захолустный район запа́х новой жизнью и деньгами. Но все накопленное родители отдали разным специалистам, которые сказали мне то, что я знала и так: я потеряла голос и маловероятно, что смогу когда-либо вернуть его.

Самым сложным для меня было видеть, как случившееся ударило по маме и папе. Они буквально сходили с ума. Не знаю, как они представляли себе мое будущее и на что надеялись: у меня ведь нет академического образования, да и амбициями я никогда не отличалась. Но от горя мама теперь страдает кататонией[26]; однажды ее даже госпитализировали.

Только недавно я осознала, что теперь они беспокоятся еще кое о чем: ни один нормальный мужчина не женится на мне. Мысль, что я никогда не заведу семью, причинила им еще больше боли и вызвала новую волну вины – за то, что у меня нет братьев и сестер. «Мы думали, что уже слишком старые, – сказала мне однажды мама. – И теперь после нашей смерти ты останешься совсем одна. Мы эгоисты».

Часто, оказавшись в шумном, многолюдном месте, я оглядываюсь и смотрю на всех этих разговаривающих людей. В голову лезут разные мысли: что такое жизнь без голоса? Лишь полужизнь. Затем я начинаю играть с собой в бессмысленную игру – гадаю, не лучше ли было бы потерять слух или зрение? Болезненная жалость к себе обостряется, когда я понимаю, о чем люди говорят.

* * *

Когда такси подъезжает к главным воротам Большого Дома, я показываю водителю, что нам дальше.

– Разве это не парадный вход? – удивляется он. Суджин сообщает ему: за углом – еще один. Михо, прилипнув носом к окну, старается получше разглядеть особняк, пока мы проезжаем мимо.

Нет, мои родные не вынуждены пользоваться лишь задним входом – за день они не раз входят и выходят через передние ворота. Но второй путь – самый короткий, да и не очень хочется встречаться сейчас с обитателями Большого Дома. Снаружи припаркована черная машина – громоздкий экус, которому уже не менее пятнадцати лет, но благодаря моему отцу он зеркально блестит как новенький.

Моего папу все в округе знают под именем Чханджи. Он работает водителем в Большом Доме с тех пор, как вернулся из армии, – тогда ему только исполнилось двадцать с небольшим. Он, младший сын слуги хозяина, женился на моей матери – дочери горничной. Я родилась очень поздно. Мой папа тихий и спокойный, явно пошел не в своего отца – не интересовался оружием. Я слышала, как однажды Джун – младший сын владельцев Большого Дома – рассказывал школьным друзьям о моем дедушке. Они осматривали огромный деревянный агрегат, выставленный в комнате для медитации его отца.

– Это соорудил Сео-ши, слуга моего деда, – болтал Джун. – Говорят, с помощью этой штуковины он убил несколько человек.

– А он может и нам что-нибудь сделать? Он все еще здесь? – спросил один из его друзей. Я тогда мыла окна в гостиной и наклонилась немного вперед, чтобы хоть мельком увидеть ребят.

– Хм-м, у нас работает Чханджи, сын Сео-ши, но он просто водитель. Не думаю, что он умеет делать оружие. Но, может, я попрошу его подучиться и изобрести для меня одно, – ответил тот.

Я как раз набиралась смелости, чтобы рассказать им все, что знала об этом агрегате, – как его использовали для борьбы с местной бандой на рынке и как какой-то иностранец предлагал за него большие деньги. Но, услышав слова Джуна, я бросила на пол мокрую тряпку – самый мятежный жест, на который я была способна. Поклявшись больше никогда не переступать порог этого дома, я побежала к пристройке, но мама тут же отправила меня обратно с просьбой отнести в кухню рисовые пироги для Джуна и компании.