Будапештская весна

Дюси Торма призывно махал мне, но я не подошел к нему. Еву то и дело приглашали танцевать. Я не спускал с нее глаз. В перерыве я подошел к Еве и пригласил ее, отвесив галантный поклон. Настроение у меня было отличное. Скользя с ней по паркету, я как бы нечаянно коснулся рукой ее спины в глубоком вырезе платья, но она так гордо отстранилась, что моя ладонь мгновенно вспотела, а сам я смутился.

— Как много сегодня здесь людей, — проговорил я.

— Да, — холодно ответила мне Ева.

— Намного больше, чем в прошлом году…

— Да.

Подходящей темы для разговора я никак не мог найти, а тут еще ноги как назло то и дело сбивались с ритма. Мне захотелось, чтобы поскорее кончился этот танец. Мы молча толкались среди танцующих. Во время четвертого или пятого круга Ева вдруг сказала:

— Как они мне надоели!

— Кто?

— Да все это общество.

— Почему?

— Скучные и глупые.

— Тебя кто-нибудь обидел?

— Единственный интеллигентный молодой человек здесь — это вы, а остальные так глупы, что и двух толковых фраз не в состоянии сказать…

Разговор начал казаться мне интересным, но тут музыка кончилась, и мне пришлось отвести Еву на место, а на следующий танец ее пригласили, опередив меня.

Я решил пригласить Бергер и направился к ней. Она будто ждала этого и сразу же встала. На девушке было зеленое платье, густые черные волосы блестели в свете ламп.

— Ты была сегодня довольно гадкой, — заметил я ей.

— Если хочешь знать, то… по твоей вине. Ты сам меня оставил… — И засмеялась, блеснув зубами.

Танцевала она на удивление хорошо и вообще всегда бывала так оживлена, словно бес в нее вселился. Но сегодня она было явно не в ударе. Склонившись к самому моему уху, она прошептала:

— Вечер сегодня такой замечательный. Давай удерем отсюда и пойдем на мол, а?

— А твоя тетушка?

— Неважно, что-нибудь придумаем…

Вечер был действительно теплый. Пахло розами из парка и рыбой от озера. Над гладью Балатона повис лунный полудиск. На молу застыли в молчании рыболовы. Затемненные фонари были едва заметны. С трех сторон доносились звуки музыки. Вдали кто-то тенором пел «Гонолулу»…

Бергер заговорила о книгах, которые недавно прочла. Тем временем мы вышли на нос мола и, спустившись по камням к самой воде, потрогали ее рукой: вода была теплой. Озеро тихо плескалось у наших ног, над головой раскачивался затемненный фонарь, и лишь яркие звезды на небе светили своим первозданным светом.

— Видишь ли, Бергер, — начал я, — во мне уживается столько противоречивых черт, что я диву даюсь, как они могут умещаться в одном человеке…

— Почему ты не пишешь? Почему бы тебе не написать роман? Вот была бы сенсация, а?

— Видишь ли, возьмем, например, Балатон. Это озеро существует сто тысяч лет и просуществует еще столько же. На белом свете живет больше двух миллиардов человек… И кого из них интересует, о чем я, какой-то «икс» или «игрек», думаю, что чувствую сегодня, третьего августа…

— Не сердись, но ты не прав, — перебила меня Бергер. — У каждого времени своя задача, своя, так сказать, ступенька в истории, и в ней отдельная личность…

Потом я ее поцеловал. Она ответила на мой поцелуй, не раскрывая губ. Я попытался было забраться к ней под блузку, но в этот момент в небо взлетела оранжевая ракета и в небе послышался гул самолетов. Стало светло как днем. От яркой вспышки ракеты резануло глаза. Стали видны и пляж, и весь берег, и бухта, и водонапорная башня за кронами деревьев, и горная гряда на противоположном берегу озера, и Алмади, и Чопаки, и Тиханьский полуостров с собором и двумя башенками, а через несколько секунд все вокруг снова погрузилось в темноту. Бергер вскочила и сломя голову побежала по молу.

Когда я вернулся в ресторанчик, у оркестра как раз был перерыв. Братья Хорваты обходили всех знакомых. Делали они это для поддержания своего авторитета и популярности, так как надеялись в будущем открыть собственный ресторан. Души не могла уследить за мужем, так как Деже то за одним столиком, то за другим подносили по стопке. Когда он вернулся к своему столику, по его глазам было заметно, что он уже набрался. К тому же его еще рассердили, так как заказали сыграть популярную у немцев песенку «Лили Марлен»: братья не любили немцев, а сам Деже не боялся ругать Гитлера вслух.

— Скотина, пошел к чертовой матери! — ворчал Деже себе под нос в адрес посетителя, заказавшего ему песенку.

— Хорошо, хорошо, пошли на сцену. Скоро уже полночь, — пытался утихомирить его Шани и почти силой потащил его на эстраду, благо он был намного сильнее Деже и тот, даже выпивши, слушался его.

Ровно в полночь им положено было быть на эстраде, так как в двенадцать часов по заказу некоего Гардоша, сотрудника биржи, они всегда играли индийскую любовную песню, за что им каждый раз давалась сотенная. Сегодня господина Гардоша не было в ресторане, но он с супругой жил в соседней гостинице и ровно в полночь растворял окна своего номера, чтобы послушать заказанную мелодию, которая, по-видимому, имела для него особое значение.