Будапештская весна

Утром Элемер Пинтер, усталый, с чувством брезгливости, словно он весь выпачкался, отправился домой. Когда он вышел из дома Пирошки, настроение у него было отвратительное. Идя по городу, он жался к стенам домов, обходил стороной площади, выбирал самые узкие улочки, в которых чувствовал себя в большей безопасности. Впервые он прошел на улицу Ваци и поднялся в квартиру Кохов, где поселил Золтана. Там ему сказали, что Золтан действительно ушел из дому вчера под вечер и больше не возвращался.

Теперь уж ему не оставалось ничего другого, как идти на Будайскую сторону по одному из мостов через Дунай. Избежать этого господину директору не удавалось. Он решил обратиться за помощью к Миклошу Тордаи-Ландграфу, которого знал по министерству культуры. Турновские советовали ему то же самое, говоря, что Миклош и им предлагал свою помощь и что он, как им кажется, даже поддерживает связь с участниками Сопротивления. Над островом Маргит шел воздушный бой, однако господин директор благополучно добрался до горы Напхедь.

Знакомый дом был изуродован войной: второй этаж был совершенно разрушен, однако оставшиеся нетронутыми перекрытия каким-то чудом держали третий этаж. Все жители дома переселились в бомбоубежище, где семья Тордаи-Ландграфа вместе с прислугой располагалась в отдельном подвале. Брат государственного секретаря, не снимая шубы, сидел в кресле и, держа в руках бокал с вином, читал книгу.

Элемер Пинтер рассказал ему все, что ему удалось узнать о сыне. Разговаривая с Тордаи-Ландграфом, директор в волнении даже взял его за отвороты шубы. Брат государственного секретаря был шокирован этим жестом. Директор средней школы до сих пор никогда не осмеливался на такую фамильярность. Они стояли как раз на самом сквозняке, и Тордаи-Ландграф инстинктивно поглубже завернулся в шубу. Ему вдруг показалось, что жест Пинтера был связан с какими-то очень важными событиями, о которых директор школы прекрасно знал, а он сам не имел ни малейшего представления.

— Где сейчас находятся русские? — поинтересовался Тордаи-Ландграф.

— Говорят, возле Фаркашретского кладбища.

Это известие поразило Тордаи-Ландграфа до глубины души: оно равнозначно концу света. Он уже смирился с мыслью, что русские возьмут Будапешт. Но Фаркашретское кладбище, где были похоронены его отец, мать и рано умершая сестра, должно было остаться неприкосновенным. Каждый год в день поминовения, посещая с женой это кладбище, он не без гордости показывал ей фамильный склеп, в котором со временем будет покоиться и его прах…

— Ну так что же я могу сделать для вашего сына? — поинтересовался он.

— Мне говорили, что у вас есть связи…

Совершенно неожиданно Тордаи-Ландграф вспомнил, что ему однажды говорили об этом человеке: в девятнадцатом году его сделали университетским преподавателем, поскольку он был приверженцем пролетарской диктатуры. Теперешнее поведение Элемера Пинтера легко увязывалось с его красным прошлым, и Тордаи-Ландграф уже не сомневался, что, если он сейчас откажет Пинтеру, тот очень скоро отомстит ему за это, так как русские, которые будут здесь не сегодня-завтра, наверняка сделают его большим человеком.

— Пожалуйста, опишите точно место, где видели вашего сына… Тогда, возможно, я смогу кое-что сделать…

Тордаи-Ландграф замолчал и прищурил один глаз, стараясь создать впечатление, что у него действительно есть связи с нилашистами и он может помочь господину директору… Однако на самом деле он просто не знал, как выйти из затруднительного положения, в которое он сам себя поставил. В данной ситуации он не мог попросить совета даже у своей жены. Получив от Элемера Пинтера бумажку с названием улицы, где видели его сына, он пообещал принять необходимые меры, хотя втайне тут же решил, что и пальцем не пошевелит. Если Золтана не выпустят, он скажет, что, к сожалению, ничем не смог ему помочь. Если же его выпустят, то пусть господин директор считает, что это произошло не без его помощи.

17

Пинтерне, прождав мужа до полуночи, легла спать, но уже в четыре часа утра проснулась от стука в дверь. Накинув халатик, она зажгла керосиновую лампу и пошла открывать. Увидев на пороге Золтана, мать молча, ни о чем не спрашивая, обняла его и повела в спальню. Последнее время Элемер Пинтер не спал дома, а спускался на ночь в бомбоубежище, так как ужасно боялся бомбежки. Да и сама хозяйка оставалась здесь только для того, чтобы ухаживать за Гезой, который, напротив, боялся подвала и спал в детской, окна которой были заколочены досками.

Пинтерне помогала Золтану раздеться, тихо и быстро говоря:

— Ложись скорее в постель, сынок, и согрейся. А я пока вскипячу чай.

— Спасибо, я не хочу…