Будапештская весна

В комнате было довольно холодно, и я снова нырнул в кровать.

— А ты разве не придешь ко мне? — спросил я ее.

— Зачем?

— Тебе же холодно.

Она легла. Я наклонился к ней, почувствовал, что от нее пахнет вином, и вспомнил, что утром и я пил ром.

— Тебя не колет моя борода?

— Нет. — Она повела плечом. — Скажите, почему вы выбрали именно меня?

— Мы же договорились говорить друг другу «ты»…

— Хорошо… Почему ты выбрал именно меня?

— Не знаю. Мне было жаль тебя: ты так замерзла.

— А что стало с другими?

— Не знаю. — Желая перейти на другую тему, я спросил: — А твой муж?.. Что бы он сказал?

— О чем?

— О том, что мы вот сейчас вместе.

— Он никогда не простил бы меня.

— Но ведь ты сделала это по принуждению!

— Он очень строг в этом отношении. Он говорил, что лучше умрет, чем ляжет в постель с другой женщиной… А здесь, в селе, со мной и разговаривать-то никто не будет, когда узнают, что я с венгерским офицером…

— Они об этом никогда не узнают.

— В таком маленьком селе ничего не утаишь: все равно узнают.

— Ты когда-нибудь уже изменяла мужу?

— Нет.

— У тебя никогда не было другого мужчины? Твой муж был первым?

— Да.

Я снова закурил, пуская в потолок густые клубы дыма. В комнате стало душно.

— Но ведь ты совсем не любишь мужа.

— Люблю.

— Ты только делаешь вид, будто любишь, сама себя утешаешь, а на самом деле знаешь, что не любишь.

— Это не так.

— Ты не можешь его любить. Человека, о котором ты мне рассказала, любить нельзя. Это животное, а не человек… Знаешь, кто ему был нужен? Та Лили с лошадиными ногами, а не ты. Ты совсем не для него, и он сам это чувствует. Знает, что тебе будет лучше с другим, с кем угодно, только не с ним.

Она ничего не ответила и вдруг расплакалась. Затягиваясь, я увидел при свете сигареты, что она уткнулась лицом в подушку.

— Что ты плачешь? — спросил я. — Ну скажи, почему ты плачешь?

— Потому… — ответила она сквозь рыдания.

— Ну и почему же?

— Потому, что мне хорошо с тобой.

Меня охватил порыв нежности: я повернул ее лицом к себе и начал покрывать поцелуями ее щеки, губы, глаза.

— Не плачь, Анни, не плачь, глупая! Разве ты не понимаешь, что я люблю тебя? Ты моя, только моя, ничья больше… Хотя мы и знакомы-то всего несколько часов. И ты тоже любишь меня, любишь ведь, а?

Она ничего не ответила, продолжая всхлипывать.

— Любишь? — спросил я.

Несмотря на темноту, я понял, что она кивнула.

— Ну тогда скажи.

— Да…

— Не так! Скажи, что ты меня любишь.

— Я тебя люблю.

Я поцеловал ее. На этот раз она ответила на мой поцелуй и обняла меня за шею…

Потом я, кажется, снова задремал и проснулся от выстрелов: сначала два, три, четыре, затем последовали очереди. Судя по звуку, стреляли рядом, в нескольких сотнях метров, в стороне Тисы. Сначала я подумал, что это опять партизаны, но скоро понял, что стреляют наши. Я ничего не сказал об этом Анни. Она тоже молчала, но я чувствовал, что она внимательно прислушивается к стрельбе. Я начал считать выстрелы и насчитал их около сотни.

Мы продолжали молчать. Каждый думал о своем. Нетрудно догадаться, что в этот момент она ненавидела меня. Мне, кажется, уже приходилось слышать о том, как здешние партизаны расправляются с хортистскими солдатами. От одной мысли об этом мне стало страшно. Я инстинктивно втянул голову в плечи и, по горло укрывшись теплым одеялом, затаился. Закрыть глаза я не смел. Казалось: стоит мне только заснуть, как Анни зарежет меня ножом или застрелит из моего собственного пистолета, который вместе с ремнем лежал на полу у кровати, а чтобы достать его, ей достаточно протянуть руку. На какое-то мгновение мне даже показалось, что именно это было бы самым лучшим выходом из создавшегося положения… Тишина стояла жуткая, и вдруг я вспомнил, что мне нужно возвращаться в отряд. Я не знал, как попрощаться с Анни и вообще что мне с ней делать. Что она обо мне подумает, если теперь я брошу ее на произвол судьбы? Мысль об этом была настолько мучительной, что я чуть не застонал. Осторожно, чтобы она не услышала, я высвободил из-под одеяла правую руку и начал шарить ею по полу в поисках кобуры с пистолетом. Сам не знаю, чего я хотел в тот момент — то ли одеться, то ли просто спрятать пистолет. Я медленно расстегнул кобуру, думая лишь о том, чтобы не зашуметь. Наконец пистолет оказался у меня в руке, и я хотел было сунуть его себе под подушку, но в этот момент Анни пошевелилась — и мой палец невольно нажал на спусковой крючок. Раздался негромкий выстрел, одеяло приглушило звук. Анни не шелохнулась. Я прислушался, дышит ли она, но, кроме запаха жженого пороха, ничего не почувствовал…

А мысли мои в этот момент были уже далеко, дома, в ресторанчике «Старый тополь». Я почему-то подумал о том, открыт ли он в такое время и сидит ли там наша компания. Я попробовал вспомнить, когда ужинал там в последний раз, и понял, что это было всего лишь позавчера. Это показалось мне прямо-таки невероятным. Я как наяву видел Брайтнера, видел, как блестят его черные волосы, как он размахивает рукой, украшенной золотым перстнем, как Жажа мотает головой, не слушая его.