Будапештская весна

Жандармы, подобравшись к сараю, забросали его гранатами. Возле меня залег солдат, фамилию которого я помню до сих пор — Нидерхаузер. Поддавшись общему порыву, забыв о холоде и страхе, я вместе со всеми вскочил на ноги и побежал вперед, стреляя из автомата. Довольно скоро мы потеснили партизан к какой-то конюшне. Их действительно было человек пятнадцать — двадцать. Я до сих пор не могу понять, как они, зная о нашем численном превосходстве, осмелились напасть на нас. Партизаны защищались до тех пор, пока мы их не перестреляли.

Казалось, бой уже закончен и неприятель полностью уничтожен. Подойдя к колодцу, я хотел было закурить, но вдруг увидел, как всего в нескольких шагах от меня из ямы выползает мужчина в желтом свитере. По-видимому, он был ранен, так как полз медленно, волоча одну ногу. Я поднял автомат и выпустил в него очередь. Он приподнялся и упал на спину. При довольно ярком лунном свете я увидел, как на груди у него медленно расплывается кровавое пятно.

— Ах ты, гад! Подожди, на том берегу встретимся! — крикнул он мне по-венгерски, но с заметным акцентом.

Я выпустил еще одну очередь и, не взглянув на него, отошел. Партизан мы уничтожили, но и сами понесли значительные потери: трое убитых и много раненых. Я думал, что теперь мы повернем назад, но капитан Карлович, старший по званию, и слышать не хотел об этом.

Убитых и раненых мы погрузили на грузовик и отправили в тыл. Водителям было приказано немедленно заменить проколотые шины. Пока готовили машины, несколько жандармов, взяв канистры с бензином, залезли да крышу конюшни и, облив бензином, подожгли сначала ее, а затем и остальные домики хутора. Они быстро сгорели, разбрасывая снопы огненных искр по белому снегу.

Когда мы снова сели в «опель», чтобы продолжить путь, Варсеги спросил меня:

— Ты и теперь остаешься при своем мнении, что тут нет никаких партизан?

Я промолчал. В тот момент я готов был полжизни отдать за горячую ванну, а о том, что произошло, старался не думать.

— А Карлович в какой машине едет? — спросил я Варсеги. — Ведь его-то, кажется, сгорела?

— В «ботонде» с жандармами.

— Его следовало бы пригласить к нам.

— Я звал, но он отказался, — ответил Варсеги.

Я закурил «Гонвед», так как четыре пачки «Экстры», привезенные из дому, уже кончились. Теперь мне нравились даже эти крепкие солдатские сигареты. Потом я почувствовал голод. В машине оказалась булка. Я разломил ее и съел, потом выпил немного рому. Предложив выпить и Варсеги, сам снова приложился к бутылке. Скоро мы оба здорово захмелели.

— Пей, господин Прилежный, — сказал я. — Ты самый прилежный из всех прилежных.

— Брось молоть чепуху… — проговорил он, но бутылку все же взял.

— Ты самый прилежный из всех, кого мне когда-либо приходилось видеть… Карлович, например, действует по убеждению, он верит в свою правоту. Ты же действуешь потому, что тебе приказывают…

— Он ведь начальник… — забормотал Варсеги. — Капитан знает, что делает. Он несет ответственность…

— Если тебе сейчас прикажут расстрелять меня, ты и этот приказ прилежно выполнишь? А если прикажут мать родную или жену?..

— Заткнись!

— Если тебе прикажут, ты и свою потаскушку-жену застрелишь!

— Заткнись!

— Я не знаю твоей жены, но уверен, что она потаскушка, да и не может быть у тебя жена не потаскушка. Так вот, если тебе прикажут, то ты и ее прилежно ухлопаешь…

Он даже не обиделся на меня, лишь буркнул, что я скотина, и тут же сделал вид, будто заснул, а сам, словно дремлющий пес, наблюдал за мной сквозь неплотно прикрытые веки.

Ехали мы медленно, соблюдая все меры предосторожности. Часа в два ночи наконец-то прибыли в соседнее село. Оно казалось меньше, чем то, из которого мы ушли. Улицы темные и пустынные. Жандармы забарабанили прикладами в дверь самого большого каменного дома, где решило остановиться начальство. Владельцам дома, пожилой супружеской паре, ничего другого не оставалось, как впустить их.

Облава проводилась довольно просто. Карлович прежде всего приказал выдать замерзшим солдатам по триста граммов рому, после чего они оцепили часть села, которую жандармы начали тут же прочесывать: ходили по домам и выгоняли всех жителей на улицу. Многие в спешке не успели как следует одеться и стояли на снегу, дрожа от холода. Всего набралось человек сто. Я стоял в комнате и наблюдал за происходящим из окна. Карлович разрешил мне остаться в доме, остальные офицеры находились на улице вместе со своими солдатами. И тут началось что-то неописуемое. Послышались шум, крики: две женщины хотели прорваться сквозь оцепление, но их поймали и тут же застрелили. Я не мог больше оставаться в комнате и, надев шинель, вышел на улицу.

Группы как раз выстроились перед домом, заняв всю узенькую улочку. От холода солдаты жались друг к другу, как воробьи.

Когда я спустился по ступенькам, сквозь оцепление пробился какой-то мужчина и подбежал ко мне:

— Господин начальник, я чистокровный венгр! Помилуйте меня!

Ничего не ответив, я направился к своему подразделению. По дороге столкнулся с Данчем. Он стоял рядом с шофером.