Будда

По большому счету, Гаутама и так уже жил в соответствии с этим принципом, соблюдая «пять заповедей», запрещавших «неполезные», неподобающие (акусала) поступки, как то: насилие, ложь, воровство, употребление опьяняющих напитков и совокупление с женщиной. Однако теперь Гаутама счел, что этого мало. Следовало активно взращивать в себе позитивные умонастроения, которые были бы прямо противоположны этим пять ограничениям. Позже он будет говорить, что стремящийся к просветлению должен «активно, решительно и упорно» культивировать эти «полезные», «благотворные» или «подобающие» настроения, способствующие здоровому состоянию духа. Так, ахимсу (непричинение вреда) можно практиковать только в одном виде: вместо того чтобы просто избегать насилия, следует проявлять мягкость и добросердечие ко всему и всем; проявлять заботливость и сердечную доброту в ответ на любые проявления враждебности или недоброжелательности. Мало просто избегать лжи, крайне важна «правильная речь». Кроме того, любое высказанное суждение должно быть достойно того, чтобы быть высказанным, а именно быть «обоснованным, точным, понятным и благожелательным». Мало просто воздерживаться от воровства, бхикшу, как утверждал Гаутама, должен выказывать признательность за любое подаяние, одинаково благодаря каждого и никого не выделяя, а еще — находить удовольствие в обладании самым скудным имуществом[4]. Каноническое учение йоги всегда подчеркивало, что соблюдение этих пяти запретов приведет к «беспредельной радости». Но если не только пассивно их соблюдать, но и активно взращивать в душе позитивные умонастроения, то эта радость, иными словами, экстаз, должна удвоиться. Как только это «подобающее» поведение войдет в привычку, став второй натурой, бхикшу, как считал Гаутама, «обретет в душе чистую радость», подобную тому блаженству, что снизошло на маленького мальчика под деревом[5].

То воспоминание из далекого детства, по-новому оцененное и истолкованное, сыграло, как гласят палийские тексты, роль поворотного пункта в жизни Гаутамы. Именно тогда он решает больше не бороться со своей человеческой природой, а наоборот, совершенствовать ее, культивируя умонастроения, способствующие просветлению, и отказываясь от всего, что могло бы помешать духовному прогрессу. Гаутама начал размышлять о том, что определил как «Срединный путь» — золотую середину между безудержным потаканием прихотям жадного до телесных и душевных удовольствий эго, с одной стороны, и крайней формой его подавления — аскетизмом (что, как он убедился, не менее пагубно) — с другой. Для начала он решил немедленно отказаться от жестокого самоистязания, которое практиковал вместе со своими пятью собратьями-аскетами. Это настолько истощило его силы, что исключило какую бы то ни было возможность испытать «чистую радость», которая есть прелюдия к духовному освобождению. И тогда, впервые за долгие месяцы он позволил себе принять нормальную пищу, начав с того, что в канонических текстах именуется куммаса: по одной версии — это был смешанный с молоком сладкий творог, по другой — рисовая похлебка. Увидев, что Гаутама вкушает пищу, пятеро его спутников бхикшу пришли в ужас и с презрением покинули отступника, решив, что он предал идею поисков просветления[6].

Бхикшу, конечно, заблуждались. Гаутама вернулся к нормальному питанию, желая восстановить силы и обрести прежнее здоровье. В это время он начал обдумывать собственный путь йоги. Он больше не стремился раскрыть свое истинную вечную сущность, убедившись, что это не более чем очередное заблуждение, уводящее в сторону от истинного просветления. Созданный им путь йоги должен был помочь лучше узнать свою собственную человеческую природу и использовать ее возможности для приближения к нирване. Прежде чем приступать к медитациям, следовало достичь того, что он назвал «осознанной внимательностью» (сати). Это означало в каждый момент бодрствования подвергать тщательному осмыслению свое поведение. Гаутама тщательно следил за сменой собственных чувств и ощущений, равно как и за неугомонным бегом и метаниями мыслей. Стоило возникнуть какому-нибудь чувственному желанию, он не просто прогонял его прочь, а пытался понять, чем оно вызвано и как скоро оставит его. Он постоянно наблюдал, как чувства и мысли взаимодействуют с внешним миром, и старался осознать каждое свое действие. Он научился отдавать себе отчет в том, как ходит, наклоняется, расправляет члены. Отныне Гаутама четко осознавал все, что делал, — как он ел, пил, разжевывал пищу и ощущал ее вкус, как отправлял естественные надобности, как ходил, стоял, сидел, говорил и молчал»[7].