Будда в тюрьме. Записки тюремного капеллана

В практике медитации Эд смог увидеть, какое влияние оказал на него этот опыт. Он смог ощутить свою ненависть и одновременно – ранимость своей матери. При моей поддержке он написал ей письмо, где признавался, что любит её и благодарен за то, что она сделала для него, несмотря на свою боль.

В совместной работе я наблюдал, как Эд из юноши превращается в мужчину. Отчасти это произошло потому, что я изначально видел в нём взрослого. Зрелый человек – тот, кто стремится создавать собственные идеи и взгляд на жизнь. Обрести свободу и целостность можно, только если мыслишь самостоятельно.

В Эде я видел его семью, его предков, общество в целом. Эд оказался в тюрьме не потому, что он, как отдельная личность, совершил проступок. Общество в целом было частично ответственно за его действия. Требуется более глубокое понимание; не стоит считать, что Эд – просто «Эд». Он не одинок. В нём живёт каждый из нас.

Человека воспринимают и оценивают как личность, и у каждой личности – своё имя. Стоит только развеять чары имён и навязываемых ожиданий, и мы обретём чистоту. Эд – неповторимый человек и в то же время элемент более обширного целого. Суд доказал его виновность, но в своём сердце я знаю, что он живёт во мне и в других людях. Я смог помочь Эду лишь потому, что видел это. Когда я переставал это видеть, я оказывался в ловушке оценивания, основанного на неком представлении об Эде, которое, по существу, указывало лишь на мои собственные ограничения.

Мы думаем, что можем спать спокойно, когда тот, кого считают злодеем, сидит за решёткой. Однако в каждом из нас живёт преступник, и если мы не признаём этого – подобно Гансу, который однажды, вернувшись домой, избил свою возлюбленную, – тогда нам есть чего опасаться. Ганс не понимал, откуда взялось то тёмное переживание. Пока мы не понимаем себя, мы остаёмся узниками одиночества и невежества. Лишь глубокое понимание своих состояний, а не бегство от них, приносит покой.

35

Когда преподобный Фред рассказал мне о феномене неверия среди священнослужителей, другие тюремные священники стали признаваться мне, что не имеют веры – то есть не верят в Бога. Когда я вник в их слова, я понял, что они имеют в виду: неверие в себя. Вера в Бога, другого человека, какого-нибудь заключённого и вера в себя – одно и то же. Тюремный священник обязательно должен верить в заключённых. Если у него нет веры, что он может им дать? Когда личность излучает веру, это чувствуется, и вера преображает людей.

Мы нуждаемся в человеке, который не станет осуждать нас. Заключённые живут в окружении тех, кто относится к ним предвзято. Они нуждаются в священнике, который будет открыт им. Тот, кто привязывается к понятиям, будет создавать атмосферу разделённости. Правильное воззрение – это вера в свою и чужую целостность. Можно смотреть на заключённого, на любого человека – и видеть Будду.

Однажды я наткнулся на интервью с Беттиной Стэнгнет, женщиной-философом; она считает, что не нужно пытаться понимать заключённых. Она говорит: «Взгляните, как мы обычно говорим о террористах. Мы хотим понять их. Мы говорим, например: „Они убивают потому, что у них было ужасное детство“. Очевидно, преступники не умеют трезво мыслить, как мы с вами. Очевидно, они не отличают добро от зла, не понимают, какие они плохие люди»[3].

Доктор Стэнгнет заключает, что террористы – «плохие люди», чему неизбежно сопутствует другое убеждение – что мы «хорошие люди». Такие размышления никогда не смогут объединить людей. Мы отворачиваемся от плохих людей и обрываем общение с ними. В интервью журналист задал ей вопрос: «Если мы понимаем преступника, означает ли это, что мы одобряем его действия?».

«В этом и состоит проблема, – отвечает Беттина. – Стоит только соединить понимание с объяснениями или оправданиями, и вы уже на стороне преступника».

Для доктора Стэнгнет существуют две стороны – сторона виновного и сторона жертвы. Заключённые и террористы – это виновные, и несправедливо хотя бы на миг увидеть в них жертв. В таком случае понимать их – страшно, как если бы понимание могло оправдать их действия. Я же считаю, что понимание – глубочайший род мышления. Оно больше не опирается на противопоставление добра и зла. Именно это я называю верой. Это род открытости, которую учитель дзен Сюнрю Судзуки называет «ум начинающего». Пока вы не верите в человека, вы не сможете помочь ему, а единственная альтернатива пониманию – наказание. Заключённые нуждаются в помощи, а не в наказании.

36

Правильную речь всегда сопровождает умение внимательно слушать. Кит говорил в течение часа, за это время он смог рассказать мне о тёте, которая совратила его, и стал чувствовать себя немного лучше. В конце второй нашей встречи он спросил, в чём мой секрет. У меня нет никакого секрета. Я слушаю заключённых так же, как слушал бы себя. Современные люди рассеянны, и редкий человек умеет внимательно слушать. Необходимо создать внутреннее пространство, где мы не будем думать и делать.