Будем как боги

…и это еще не самое худшее. Случайно он наткнулся взглядом на свои руки, обнаженные до локтя… даже странно, что он не почувствовал при этом ни малейшей тошноты – его плоть была покрыта автолитическими пятнами, некоторые из которых подернулись сухой гнилью.

Он поднял руки к лицу, потом осторожно нажал на одно из пятен, но боли не почувствовал. Он осторожно спустился к запястью, и попытался нащупать пульс. Это ему удалось. Часов у него не было, но примерно он определил, что пульс стал очень редким – не больше пятнадцати ударов в минуту.

Неудивительно, что он гниет! С другой стороны – при таком пульсе мозг должен был давно загнуться от асфиксии… что за чертовщина…

Он почувствовал усталость, и оперся о каталку. Чертовщина? А вообще, вокруг есть хоть что-то нормальное? Коридор больницы, заполненный мертвецами, которых никто даже не думает убирать. Это что такое? Война, революция, конец света?

И кто он, черт возьми, такой?

Оглянувшись, он обнаружил на каталке бейджик, видимо, закрепленный раньше на его теле… на трупе? Такие бейджики вешают на трупы…

Он поднял кусок ламинированной бумаги и прочитал то, что на нем было написано. Увы, это ничего ему не дало.

«Неизвестный. Возраст – примерно тридцать лет. Время смерти – 00:11 2026-06-06. Причина смерти – обширное внутреннее посттравматическое кровоизлияние неустановленной локализации».

Хм… Если это его бейджик, значит, умер он от того, что попал в аварию, а бездельники – врачи из муниципальной больницы не успели обнаружить место разрыва артерии у него внутри. Так?

Да что за хрень! Как это – он умер, а пульс? А то, что он двигается, думает? Мистика, вуду: «мертвец идет», «мертвец говорит» …

Кстати… он попытался крикнуть, но из горла вырвался странный полухрип-полувсхлип.

– Надо найти зеркало, – сказал он сам себе, и понял, что голос к нему вернулся. Голос был грубым и хриплым. Он не узнавал этот голос.

– Эй, есть кто живой?

– Ой, ой, ой, – отозвалось эхо.

Других ответов не было.

Кое-как оторвавшись от каталки, он сделал шаг. Потом еще один… пересек коридор и привалился к стенке. Пошел дальше, опираясь на стену, едва не споткнулся о раздутый труп чернокожего в полицейской форме – на теле мужчины были странные наросты, которые не вызывали у него никаких ассоциаций, хотя должны были.

– Я, наверное, что-то понимаю в медицине, – сказал он сам себе. – Может, я врач? Ну да, я врач, это больница, а вокруг мои пациенты валяются. Хреновый я доктор!

– Доктор! – он сперва подумал, что это эхо, но зов повторился: – Доктор, помоги…те! По… моги…

Голос доносился из дверей одной из палат. Дверь была перегорожена грудой плоти – мертвец, закупоривший вход, при жизни весил не менее фунтов триста, а немилосердная смерть еще и надула его, как шарик… много плоти, много сероводорода, истлевшим Цезарем от стужи закупорили дверь снаружи…

Он кое-как перебрался через груду гниющей плоти… палата была четырехместной, но вместо коек почему-то поставили двухъярусные нары, их было восемь, и на них были трупы. А другие трупы лежали в проходах, словно свалившись с кроватей и не сумев подняться. С подоконника свешивались чьи-то ноги – пижамные брючины задрались и лопнули по швам, обнажая распухшие, должно быть, еще при жизни икры, покрытые сеткой нагноенных язв. Рожистое воспаление, перешедшее в заражение крови, а может, и что похуже…

Груда тряпья на одних нарах едва заметно пошевелилась, из-под нее раздался не то хрип, не то кашель.

Он поспешил туда. Стоило ему обратить внимание на это движение, как он почувствовал странный запах, перебивавший стоявшую в палате вонь гниения.

Запах манил, он будил странные воспоминания. Перед его внутренним взором появился образ плоти, пронзенной метастазами рака – где и когда он мог это видеть? В этом образе была какая-то манящая, неправильная красота…

Перед ним, на грязной койке, лежал чуть живой человек, больше похожий на скелет или мумию: желтушная кожа туго обтягивала кости, на которых, кажется, почти не осталось плоти. Тяжелые веки слиплись, волосы сбились в жуткий колтун, на спекшихся и потрескавшихся губах – засохшая пена…

Слова возникли сами собой. Рак общей этиологии, четвертая стадия. Метастазы добрались до мозга, наступила ремиссия: боли больше нет, как и надежды на исцеление. На этой стадии бесполезна любая химия – убив рак, мы убиваем и сам организм.

– Кто… здесь? – едва слышно прошептал мужчина – полутруп. – Пить… дайте пить…

Он оглянулся, и увидел на тумбочке почти пустую бутылку минералки. Быстро сорвал крышку с сосцом и приложил горлышко к пересохшим губам мужчины.

Запах стал сильнее, он почти сводил с ума.

– Что здесь случилось? – спросил он.

– Я не знаю, – ответил мужчина. – Я… почувствовал себя плохо. Пока приехала «Скорая», я почти сознание потерял. Не помню, как здесь… оказался… было… очень больно. А накануне все прошло…

– Не прошло, – сказал он. – Ты умираешь.