Будни

Проще всего было бы сказать, что мы с ним разговаривали на разных языках. Нет, к сожалению, мы пользовались одним и тем же языком.

Но Харитонов умел каким-то унылым своим колдовством умерщвлять мысли собеседника, сокращать запас его слов, и я даже думаю, что если б он очень расстарался, то мы бы вполне смогли объясняться с ним жестами.

Все это еще не так уж странно. Скучных, ограниченных людей, обладающих магнетическим умением подгонять собеседника на свой размер, мне приходилось встречать.

Но с Харитоновым дело обстояло сложнее.

Он был пожираем страстью, совершенно не характерной для индивидов подобного типа: у Харитонова была большущая личная библиотека, почти все свои заработки он тратил на книги, нередко — на хорошие книги. И он не просто коллекционировал их, а добросовестно читал.

Загадочным же было то, что это не имело решительно никакого значения. Вся мировая литература проливалась сквозь него, как вода сквозь крупное решето. Валун, омываемый морем, хоть как-то обтачивается, становится глаже, принимает некую причудливую форму — Харитонов же противостоял бурным потокам человеческой мысли, словно гранитный утес.

Когда я пытался и пытаюсь понять происхождение этого феномена, — а он не единичен, — то мне приходит на ум лишь одно объяснение.

Харитонов увлекся книгами в том возрасте, позднем, когда мышление его уже плотно слежалось, «схватилось», как говорят бетонщики о слишком долго хранящемся цементе. «Схватились» в мозгу Харитонова те элементарные идеи и сведения, которые проникли туда в ранней юности. И ни время, ни литература уже не в силах раскрошить, раздробить эту бетонную подушку.

Размышлял я еще и о том, есть ли что-нибудь общее между нашим учителем Харитоновым и давними учителями — Беликовым или Передоновым?

Нет. Свойств человека в футляре или мелкого беса я не замечал в поселковом учителе. Он — явление, которое нельзя объяснить «родимыми пятнами» прошлого. Скорее даже — от него могли бы пойти родимые пятна в будущее, если бы время сейчас не изменилось.

В школе его не любили ни учителя, ни, тем более, дети. И он платил им той же неприязнью.

А уволить его нельзя было — это акция немыслимая и в городской школе: дисквалифицировать плохого учителя только потому, что он не умеет преподавать, только потому, что он плохой учитель, — штука немыслимая. Вот если бы он совершил какую-нибудь аморалку, если бы на него какая-нибудь негативка поступила…

И вот дождались, покуда он вышел на пенсию.

А то, что за время своей работы он внушил сотням ребят глубокое отвращение к истории, — это мало кого заботило.

* * *

Анна Дмитриевна, маляр по профессии, работящий, хороший человек. В поселке ее семья недавно, всего лет семь. Приехали они из-под Тамбова: Анна Дмитриевна, муж-столяр и пятеро их детей.

По деревне она тоскует, по корове скучает, по гусям. Не по доходу от них, а по общению с ними. Корова у нее была умная и главный гусак очень толковый. С коровой Анна Дмитриевна разговаривала, потому что та ценила, что с ней беседуют.

— Вежливость ценила: если придешь к ней нервная, не так что скажешь, она молоко зажмет. Или даст, а потом ногой опрокинет полное ведро. Обижалась на грубость.

А муж-столяр, руки золотые, пил в деревне, еще лютее пьет в поселке. Скандалит дома, материт жену, орет про нее похабство. Когда на вино денег нет, выпивает дома что попало — одеколон дочерей, хвойный экстракт, клей БФ. Сын приехал на побывку из армии, купил в поселковом универмаге три пузырька зубного эликсира, положил в свой чемодан. Столяр открыл гвоздем чемодан, перерыл вещи, нашел пузырьки и все выпил.

Укладываясь перед отъездом, сын заметил отсутствие эликсира. Подошел к валяющемуся на постели отцу:

— Я тебя просил рыться в моем чемодане?

Столяр натянул на голову одеяло и заскулил:

— Ну, бей, бей своего отца! А я в твою часть напишу, что ты бьешь своего отца.

Сын сказал:

— Неохота руки марать.

Сажали столяра на пятнадцать суток, посадили раз и на год, когда он избил жену.

С этого раза бить опасается, но жизни от него все равно нет: напившись, орет, что все пятеро детей прижиты женой от других мужиков, невесть что орет.

Лечиться не хочет, не признает себя алкоголиком:

— Пил и буду пить. Я не алкоголик: вещи из дома не выношу. Алкоголик — это когда вещи из дома выносит.

Этажом ниже, в том же новом пятиэтажном доме, живет другая несчастная женщина, муж ее так же пьянствует, — оба мужа хитро от милиции бегают.

И вот две эти женщины, скинувшись, взяли в поселковом бытовом ателье магнитофон напрокат. И стали записывать на пленку оскорбления и матерную брань своих поддатых мужей.

Записали, снесли в милицию.

Начальник отделения вызвал обоих работяг, поставил им эту пленку прослушать. Запись получилась хорошая, даже мычание отчетливо звучало.

— Ну, как? — спросил начальник. — Как полагаете, на пятнадцать суток потянет?

Вот и такими затейливыми путями доходит НТР до нашего поселка.

* * *

Есть такая бодрящая фраза:

— Правда у нас всегда торжествует. Это закономерность нашего образа жизни.