Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

– Скажу, что мечтаю увидеть, как ты кончаешь подо мной, – ответил Алекс, перестав улыбаться, посерьёзнев моментально. – Услышать, как ты простонешь моё имя, почувствовать, как расцарапаешь спину. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу. В последнее время чувствую себя озабоченным маньяком, потому как только и делаю, что залипаю на твои глаза, ресницы, волосы, губы, шею, спину… На тебя. Просто на тебя. Стоит посмотреть в твою сторону и отвернуться уже не получается, равно как и увидеть что-нибудь или кого-нибудь другого. Что ты со мной делаешь, Кэри? Как ты это делаешь? Ты знаешь? Я вот не знаю. Совершенно запутался и сам уже не понимаю.

– Вероятно, то же самое, что и ты со мной.

– Лучше бы нам никогда не встречаться, – хмыкнул Алекс, некстати вспоминая обстоятельства, приведшие его в академию.

– Но мы уже встретились, и с этим ничего не поделаешь. Раз встретились, значит, так и должно было быть, – подвёл итог Кэрмит. – Ты жалеешь? Я – нет.

Времени на ответ в программе, предложенной Кэрмитом, уже не нашлось.

Он ухватил Алекса за воротник пиджака, вновь притягивая к себе и отчаянно целуя, словно давая понять, что из этой ловушки для двоих они больше не выберутся.

Не в этой жизни.

«Алекс, роза…

Алекс, форма…

Але-е-екс…».

Он совершенно позабыл о подаренном цветке и едва не уложил Кэрмита прямо на него. Кэрмит потянулся, ухватил розу, сжал сильно, не думая о шипах и вновь раня ладонь, несколько мелких алых капель упали на белоснежную бумагу. Швырнул в сторону, не заботясь о судьбе цветка, не обращая внимания на лёгкую саднящую боль, порождённую этим взаимодействием.

Действия не были продуманными нисколько, сплошная спонтанность и импровизация, град из пуговиц на полу, дополнением стал водопад из леденцов в виде сердечек, упакованных в кокетливые красно-белые фантики с кружевным краем – тайна клубничного привкуса губ – там же. Они высыпались из карманов пиджака Кэрмита, стоило только оказаться в горизонтальном положении и избавиться от этой детали гардероба. Швырнуть пиджак так же порывисто и стремительно, как розу, в итоге услышать стук чего-то мелкого и твёрдого об пол. Потом уже найти рассыпанные по всей комнате конфетки.

– Хочешь клубнички? – усмехнулся Кэрмит, сидя на полу, куда сполз в поисках оторванных пуговиц, разворачивая фантик и вкладывая леденец себе в рот.

Зажал его губами на секунду, протолкнул пальцем внутрь.

– Хочу, – отозвался Алекс, прекрасно понимая все намёки, целуя и ощущая, что в поцелуе конфета переходит к нему.

Вкусная, с насыщенным клубничным вкусом, но явно не такая сладкая, как сам Кэрмит.

Но это позже. Гораздо позже.

После того, как они восстановят сбитое дыхание, приведут себя в порядок и осознают, что всё произошло на самом деле, а не является результатом игр воображения.

А до того будет продолжение его – правильнее сказать их – персонального помешательства, злость на нежелающие поддаваться молнии, на пуговицы, на всё, что затягивает процесс и является напрасной тратой времени.

Они не говорили об этом, понимая всё по жестам, взглядам и улыбкам. Они одновременно потянулись к молниям не на своих брюках. Почти синхронно стягивали друг с друга рубашки, сжимали ладони на плечах. Алекс гладил то место, где несколько недель назад остался след от зубов, Кэрмит проводил кончиками пальцев по пострадавшей руке, по внешней её стороне, от локтя до запястья, вспоминая вечер зарождения общей тайны. Целовал и зализывал этот шрам, словно желал стереть его с кожи, чувствовал свою вину за случившееся, за то свидетелем чего Алексу довелось тогда стать и, как следствие, вмешаться.

Они не только внешне были немного похожи, но, кажется, и думали совершенно одинаково, когда речь заходила об общем удовольствии.

Темперамент у Кэрмита был бешеный, это точно, а желание в глазах прочитывалось такой силы, словно не одному человеку принадлежало, а десятерым. Как минимум.

В отсутствие смазки и презервативов заниматься сексом было бы форменным самоубийством, а у них при себе ни того, ни другого не обнаружилось.

Я не хочу причинять тебе боль.

Я не хочу видеть кровь на твоих бёдрах.

Я хочу слышать твой сорванный крик, но кричать ты должен только от удовольствия. Никак иначе.

Красный – цвет запретов. Нельзя. Не теперь.

Но целоваться всё в том же яростном ритме, прижимаясь вновь и вновь припухшими губами к не менее припухшим губам своего неслучайного любовника, прикусывать, вылизывать друг другу рты, едва ли не трахая их языками, шепча в промежутках какую-то сентиментальную чушь – сколько угодно. Попутно ласкать друг друга руками, понимая, что при определённом раскладе, при огромном количестве самых разнообразных эмоций даже такая простая вещь может восприниматься иначе, по-особенному.

Вроде обычная взаимная мастурбация, но ощущения, что во время, что после – абсолютно иные.

Вроде нового в привычный процесс не прибавить, не убавить.

Вроде. Ключевое слово.

Алекс мог бы сказать, что никогда ничего более яркого в своей жизни не переживал. Никогда ещё эмоции не были настолько острыми, подобными битому стеклу, вгоняемому в кожные покровы.