Будни «Чёрной орхидеи» (СИ)

Перед глазами вставали декорации родом из сказочной реальности, и страх заполнял душу. Всюду чудилась кровь и развешанные на крюках тела прекрасных мёртвых женщин. Не кабинет, а замок Синей Бороды.

Это, конечно, было глупо, но Терренс ничего не мог с собой поделать.

Альберт, будучи человеком достаточно мягким и добродушным, терпеть не мог, когда в его кабинет заглядывали другие люди. Не тот, что в школе, куда, естественно, попадали и учителя, и родители учеников, и ученики – какая тут личная зона? – а тот, что в родном доме.

Домработница, приходившая два раза в неделю, чтобы наводить порядок, обычно хозяйничала во всех комнатах, кроме этой.

Альберт для надёжности закрывал свои владения на ключ и отдавал их кому-нибудь из родных лишь в случае крайней необходимости. Мартину мог и просто так отдать, поскольку считал его надёжным человеком.

Такую практику с хранением ключей Альберт взял на вооружение после того, как несколько важных бумаг, связанных со школьными делами, пропали из кабинета, и никто не мог сказать, куда именно они подевались.

Шкатулка с секретом открывалась просто. Терренс напрасно боялся и рисовал в воображении декорации, достойные звания фильмов ужасов. Ничего такого в кабинете не было.

И быть не могло.

В любое другое время, вспоминая о заблуждениях, свойственных детским годам, Терренс вдоволь посмеялся бы и посчитал это забавным, но сейчас ему было не до смеха.

Одна неприятность накладывалась на другую, нарастая подобно снежному кому, обещая рано или поздно окончательно сбить Терренса с ног, подарив ему последнее пристанище в этих снегах.

Обожжённая рука болела немилосердно, а в носу прочно поселился запах припаленной плоти.

Перед тем, как отправиться в кабинет отца и проводить там ревизию в поисках писем, Терренс завернул в ванную комнату и обработал пострадавшее место мазью от ожогов. Нельзя сказать, что ему стало намного легче. В первый момент боль даже усилилась. Он стиснул зубы и глухо выругался, чувствуя, как в уголках глаз выступают слёзы.

Пустив воду, набрал полную пригоршню в здоровую руку и умылся. Теперь можно было совершать марш-бросок, надеясь, что отец не вернётся домой раньше положенного времени, а мать не станет сильно кричать, поняв, что её обманули, и ключи понадобились именно старшему, а не младшему сыну.

Чета Уилзи, конечно, отличалась пониманием и любовью к детям, но иногда их весьма здорово заносило на поворотах. Что в ситуации с ключами, которые было решено давать только Мартину, как более надёжному участнику братского тандема. Что в случае с обучением Мартина, о котором Терренс узнал задним числом и сначала даже не поверил в возможность такого развития событий.

Он пошёл к отцу вместо Мартина, желая добиться торжества справедливости, но его попросили не лезть не в своё дело и изучать свою юриспруденцию, раз уж он давно определился и при попытках переубедить, затыкал уши, не желая слушать аргументы в пользу возможной смены интересов. Терренс готов был поспорить на что угодно: согласие Мартина, сделавшее последнего несчастным, его же в глазах родителей и возвысило, сделав сыном мечты.

Немного повозмущался, побушевал, хлопнул дверью, но воле родителей подчинился. Не то, что старшенький – самодовольный, упрямый осёл, ставящий свои интересы превыше семейных.

В последнее время Терренс стал ловить себя на мысли, что его родители при всей их идеальности, имеют не только положительные черты, но и ряд отрицательных. Впрочем… Чего он мог от них требовать? Они были такими же людьми, как он, Мартин, Элизабет и миллиарды других особей, не имеющих отношения к их семье.

У них, несомненно, должны были быть недостатки, он ведь не в сказке живёт.

Кабинет отца, куда Терренсу за всю жизнь доводилось попадать не более десяти раз, как всегда, поражал чистотой и идеальным порядком. В этом плане Альберт всегда отличался педантизмом, и Мартин, вероятнее всего, подхватил почти все черты его характера. Терренс нахватался и от матери, и от отца, а в итоге получилось нечто такое, определению не поддающееся.

Иногда родители удивлялись, в кого он пошёл – настолько склонный к скандальным выходкам и несдержанному, неконтролируемому практически, проявлению эмоций. Потом многозначительно замечали, что, вероятнее всего, в прадеда по материнской линии. Терренс понятия не имел, что собой представлял его прадед, а в глубокое изучение семейной истории не погружался, за исключением одной отдельно взятой вехи, потому личность, упомянутая в речи родителей, оставалась для него размытым силуэтом, не имеющим никаких отличительных черт. А раз не знал, с кем сравнивают, то и споры считал нецелесообразными.

Он осторожно погладил повреждённую ладонь, поморщился от очередной вспышки острой боли. В остальное время она тоже никуда не уходила, постоянно напоминая о себе, но имела иные характеристики. Ноющая, тянущая – мерзкая, одним словом.

Терренс не думал, что сообщение о выборе свидетеля произведёт на него такое впечатление.