Будни накануне

Ночные мысли в поезде мелькают, как фонари за окном… одна меня настолько поразила, что я бессознательно совершенно оделся, не обращая внимания на время, и вполне мог в задумчивости выйти на ходу из вагона, хотя сам не знаю, зачем. Я когда обдумываю что-то серьезное — хожу, мотаюсь… Просто эта мысль была такая неожиданная и такая большая, что я совершенно обалдел: как же это все получилось? Как? Я боялся даже себе произнести это слово… я стал… стукачом? А как же еще понять иначе: послали на конференцию, и я внимательно и добросовестно сидел на всех докладах… они в основном, по-английски и по-немецки шли, по-французски только два было… и записывал, и сверял вечерами, теперь отчет напишу — куда мне деться? Должен же я за работу отчитаться! А отчет куда потом пойдет? Ясно — раз отчет! Даже на всех наших отчетах о работе штамп первого отдела… какие там секреты, но штамп-то стоит на этой фиолетовой бумаге, которую называют синькой… И получается, что я шпион какой-то! Теперь втолкнут в партию! Ну, отобьюсь еще три года пока в комсомоле, а там… а то не дадут защититься. Я все так ясно себе представлял, будто это уже произошло, а я вспоминаю, или вижу, как у кого-то это все было… Дадут защититься и… опять пошлют на конференцию или в другую страну… зачем? Писать отчет, о том, что мимо тезисов сболтнул ученый! Шпионить! А чтобы ехать, надо жениться обязательно — одного не отпустят. Тут как раз Люська! И все! Как же это так получилось! И не уйти никуда — вокруг одни тетки всякие и знакомые, свояки, их племянницы, все друг с другом учились и работали, и все друг друга знают и друг про друга знают, и эти сорок два пункта в анкете, над которыми мы теперь потешаемся, кем был твой дедушка до семнадцатого года — это тьфу! Ерунда! И я вспомнил, что еще в институте вызывали в первый отдел и оформили допуск — мне тогда все равно было, но я же подписал какие-то бумажки! Все подписали — поголовно! Весь поток! И я какие-то, а наверное, там будь здоров про всякие неразглашения… как же я жил так, что попал в такой кружок? Дурак дураком… Андрюшка из-под полы какие-то стихи все время достает, которые нигде не печатают, зачем? Люська Окуджавой бредит — все время поет мне про голубой шарик и какую-то Наденьку… что это? Может, они нарочно! Как вырваться из этого и не ездить больше ни на какую конференцию, а лучше в Подрезково или Трудовую на лыжах… и не писать отчеты… а… а… Люська? Может, она тоже отчет пишет и не только о патентах… а?

Я был весь в поту, в душной оболочке подозрительности ко всем… я заболел, наверное, продуло! Мозги продуло! Чуть отойти в сторону и посмотреть на себя, на свою жизнь… никому не нужную муравьиную суету. Разве это и есть жизнь, в которой есть завтра?

Мне надо было срочно выйти из замкнутого пространства, ну, хоть на перрон что-ли… рвануть ручку вот эту красную и выйти под скрежет чугунных колодок и вой локомотива и прямиком через эту серую морозно-туманную мглу напрямик туда… какая там сторона света… Я почувствовал, что схожу с ума! Сколько дней я был там? Пять? И Люська уговорила остаться еще на два воскресных… Петергоф, Царское село… откуда у нее столько знакомых в чужом городе? И почему он сказал «провинция»? Что он имел в виду — просто так ведь не скажет…

Я вышел в коридор, сел на откидной стульчик, поднял глухую шторку на окне, отодвинул занавеску и прислонил горячий лоб к стеклу — там, за стеклом, была огромная страна в полной темноте, с редкими островками каких-то мутных огоньков вдалеке, стеной леса, начинавшегося прямо от полотна… черного, темного, глухого ночного леса… И я понял, что мне спрятаться негде…

В институте началась борьба с «несунами», как по всей стране. Все тащили, что ни попадя, а я оказался несуном наоборот, может быть, вовсе не от сознательности, а от недостатка места дома. Поэтому на работе у меня скопилась целая библиотека и еще куча всяких мелочей… Когда я раздобыл себе стол для экспериментов, нацепил на угол лестницы табличку «Служебный вход», потом подобрал около сберкассы «перерыв на обед»… и пошло… «Руководящая роль партии и государства», «Склад ГСМ», «Доставка на дом», «Грудничковый день», «Паспортный стол»… надписи и объявления были разного калибра и цвета, на бумаге, картоне, эмалированные на металле и просто на газетной бумаге из «Правды» или «Комсомолки»… Из командировки я привез две: «Место занято» и «Прошу не беспокоить». Первую я приделал к внешней стороне спинки стула, вторую к шнуру повыше лампочки в самодельном колпачке над столом.

Что-то сильно сдвинулось во мне после этой поездки — я чувствовал, будто кто-то непрерывно дергает меня за рукава то справа, то слева — понукает, как лошадь вожжами, куда поворачивать, а главное, что я иду, повинуясь, и слабо сопротивляюсь, потому что каждое такое дерганье спасает меня от того, чтобы я выбился из колеи… Мне это не нравится, но я удивляюсь и иду, сам не зная, почему…