Будни накануне

Первые полдня всегда в суете и беготне, да сзади сотрудники жужжат потихоньку, невольно принося домашние проблемы и обмениваясь ими, может, они и правы — везде обмениваются опытом. Сидишь, уперев глаза в переплеты цехового окна, за ним серо-бело от лениво падающего снега и неохотно расцветающего утра. Пар пробулькивает в толстенной трубе обогрева, тянущейся вдоль помещения. Сухо. Сквознячок чуть протягивает из цеха за дверью отработанным маслом и станочной эмульсией. Хлопает входная дверь. И мысль никак не сосредоточивается, дремлет вместе с томящимся телом. Хочется потянуться, взнуздать лыжи и рвануть с места, бешено и сердито, до края горки, а там вниз с виражами, замиранием сердца, слепящимися от снега и ветра глазами на бешенной скорости вниз между деревьев к реке, положившись только на уже привычные ноги, упругое тело и за много лет мальчишества выработанные рефлексы, да вечно торчащие в ушах в такие секунды слова тренера: «Сложись, Николай, сложись! Не торчи как оглобля!» И только внизу, уже разогнувшись и поглядев наверх, вдруг удивиться, как сверзился оттуда, не расшибив лба о бесконечные стволы, и хватануть морозного воздуха, чтобы отдышаться, и опять удивиться, чего так запыхался — вниз ведь летел, не вверх карабкался… и переждать с полминуты, чтобы унять буханье радостного неизвестно отчего сердца… дорогие денечки!

Может, и не смогу так больше… перерос… страху набрался со стороны… Когда успел?

Кулинич засуетился, захрустел ножками стула и подвинулся ко мне — значит, хочет обсудить что-то, — немедленно среагировало внутри, и он выдал мне прямо в лоб:

— Ты, говорят, уходишь от нас? — я опешил и туго переключался от зимнего склона в свой трудовой дом.

— Василий… — я притормозил его имя, чтобы окончательно включиться. — Кудряшова сообщила? — он простодушно кивнул:

— Ты ж понял — мы утром обсуждали… Вся лаборатория гудит… я тебя предупреждал, — он обиделся явно. — Торопишься… работы не видно… все бегаешь, бегаешь, таскаешь свои детальки, как пчелка, а народу надо, чтобы ты трудился, как говорится, в поте… вот… Ну, и получается… Ты что, правда, уходишь? — спросил он другим тоном. И я жутко разозлился.

— Надо бы! Послать всех вас…

— Вот видишь! Сам себе трудности создаешь… Диссертацию надо шесть лет делать, ну, пять, понял… Тогда тебя уважают и все такое, и в коллектив врастаешь уже прочно, а так… — он махнул рукой.

— А если я не хочу в вас врастать?! Ты-то что? У тебя все готово, че тетехаешься?

— Не обо мне речь! Сам подумай…

— А ты? — я уже непозволительно повысил голос и зря — все сзади бросили обсуждать воспитательниц в детском саду и колготки и замолчали. — Вась, сосчитай до трех — это молодой специалист отсидеть должен. Забыл? Тебе что, срок не давали? А я только второй год отсиживаю! А?

— Ну, не в этом дело… — он вдруг смягчился… — Я-то что… я тебе по-дружески… а ты не слушаешь… Тормознут — дольше выйдет… поспешишь — людей насмешишь…

— Ну и… — я вовремя оглянулся, сберёг в себе всякие нехорошие слова… и пошел в цех. Авдошкина меня перехватила на последней ступеньке лестницы, неожиданно распахнув свою дверь:

— Борода просил зайти! — трагически сказала она и подперла подбородок кулачком с оттопыренным на щеку указательным пальцем. Точь-в-точь, как в деревне на завалинке вечерком.

— Сейчас?

— Когда освободитесь! — она даже глаза вытаращила и покачала головой: мол, допрыгался.

— Ладно, — сказал я, — когда освобожусь, и поплелся в цех, хотя мне там ничего уже не было нужно…

— Лучше сейчас! — услышал я вслед ее голос.

Андрюшка стоял у цеховых ворот в одной шапке без пальто и, положив руку на калитку, чтобы отворить ее. Он увидел меня и стал ждать.

— Зайдем ко мне. Поговорить надо, — сказал он, и мы молча гуськом потащились через двор по свежей тропинке наискосок в одноэтажный домик их лаборатории у забора. Я бы сюда с удовольствием перешел работать — так красиво у них вокруг было: будто в сказочный лес попал перед самым рождеством! И кусты в белых шубках с кокетливыми шапочками, и елочки, еще не успевшие отряхнуться, тропинка метлой пошкрабанная со следами каждого прутика, веник у входа, чтобы снег с обуви обтряхнуть… Я бы и тему поменял… Бог с ней. Зато каждый день в такой красоте — окна прямо на эту картинку…

— Николай, окажи услугу! — я-то, честно сказать, приготовился, что он меня сейчас тоже учить начнет. — Вот: все. Завершил! Через месяц предварительная… я прежде, чем Соломону нести, прошу тебя прочесть, — он сдвинул по столу толстенную папку с диссертацией в мою сторону. — Ну, с карандашиком… найди время… — я вдруг так обрадовался, от благодарности наверное, что почувствовал даже, как слезы подступают, и очень этому удивился. Неожиданно все так происходит…