Будущее ностальгии

«У меня никогда бы не было всех этих чочек[843] на полках в Москве», — говорит Лариса. На самом деле, несколько женщин сказали мне, что они никогда не выставляли матрешки и хохлому в России, потому что они отвергали китч, особенно в 1960‑е годы, когда борьба интеллигенции против филистерства и вещизма (мещанства) была в самом разгаре. Лариса вспоминает, что в 1960‑е она была преданным читателем журнала Amerika, пропагандистского издания, напечатанного на высококачественной, приятно пахнущей бумаге. Лариса особенно восхищалась фотографиями интерьеров квартир радикальных студентов Беркли. Многие из них происходили из среды обеспеченного среднего класса, но стали презирать буржуазные потребительские ценности и предпочли спать на матрацах, покрытых красной тканью, вместо обычных кроватей. Пытаясь копировать этот образ жизни, Лариса решила выкинуть советскую мебель, купленную родителями до войны, и достала матрац и красную ткань, чтобы создать прогрессивный «западный» интерьер. Очевидно, что матрац с красной тканью означал нечто совершенно разное в культуре переизбытка товаров и в культуре материального дефицита (и избытка красной ткани, использовавшейся для знамен, растяжек и уличных украшений). В 1960‑е годы Лариса гордилась своим американским радикализмом. Около десяти лет спустя, когда она действительно перебралась в Соединенные Штаты и должна была ютиться на матраце, подобно многим другим приезжим, ее взгляды изменились. Испытав утрату, отрыв от корней и находясь в изгнании, она, напротив, захотела воссоздать тот самый уютный, плотно обставленный интерьер, который она так стремилась уничтожить в старой доброй Москве 1960‑х годов.

Русско-советское фольклорное искусство на книжных полках иммигрантов — это не столько ностальгический сувенир из России, сколько личная память о друзьях, оставшихся далеко в прошлом. Обладатель сувенира — продукта индустрии массового производства становится его новым автором, который рассказывает альтернативное повествование о своих приключениях. В Брайтоне, штат Массачусетс, в комнате другого бывшего советского иммигранта Лизы я обнаружила раскладные русские куклы-матрешки. Лиза сразу предупредила меня, что это не она привезла их из России. Они оказались подарком подруги, которая навестила ее. Не имея лишних средств, подруга Лизы просто взяла матрешек из детского сада, в котором она работала; куклы стали «memento» о первом пересечении границы при переезде из СССР в США и своеобразным новым началом старой дружбы.

Это напоминает мне историю домашнего позора, рассказанную русской эмигрантской писательницей Ниной Берберовой. В какой-то момент в начале 1930‑х годов писатель Иван Бунин посетил Берберову и поэта Владислава Ходасевича в их маленькой квартире на рабочей окраине Парижа, населенной приезжими. В квартире почти не было мебели, и в тот вечер даже особенного обеда не предполагалось. Но Бунина оскорбила неуместная домовитость Берберовой:

— Смотрите, пожалуйста: петух на чайнике! — воскликнул однажды Бунин, войдя в нашу столовую.

— Кто бы мог подумать! Поэты, как известно, живут под забором, а у них, оказывается, — петух на чайнике[844].

Вышитый петух символизировал определенную близость с бытовыми предметами, которые, казалось, были глубоко дурным вкусом для русской интеллигенции в изгнании[845]. Для Бунина это был пример домашнего китча, который поставил под угрозу чистоту русской ностальгии. Вышитый петушок, казалось, был прикрытием боли изгнанника; он выдавал стремление жить в изгнании, обустраивать новый дом вдали от дома. Берберова не отказалась от своего украшенного чайника. Она признается, что любит эту иную сознательно выбранную и свободно обживаемую домашнюю культуру, которая является не «гнездом» или олицетворением «биологической обязанности», а каким-то особым «символом защиты, прелести и прочности жизни». Этот вышитый петушок оказался опасной лихой птицей. Едва ли являющаяся символом экзотической русскости, эта особая вышивка была подарком ручной работы, посланным Берберовой из Советского Союза подругой — женщиной, которая в конце концов оказалась в сибирской ссылке «за "сношения с заграницей"». Она превратилась в сувенир ускользающей близости изгнанников.