Будущее ностальгии

До киберпространства космическое пространство было предельным рубежом. Освоение космического пространства, явление куда более серьезное, чем очередная площадка для противостояния в рамках холодной войны, обещало будущую победу над временными и пространственными ограничениями человеческого бытия, что положило бы конец тоске. Теперь, когда мечты о космическом пространстве превратились в древнюю историю, новые утопии перестали быть политическими или художественными, они, скорее, стали технологическими и экономическими. Что касается политики и философии, то они играют второстепенную роль в визионерской картине будущего. Некогда опиум, пиявки и возвращение домой являлись панацеей от ностальгии. Теперь это технология, которая стала опиумом для народа[870], обещающим скорость, легкость и забвение практически всего, кроме собственно продуктов технологии. В своем первоначальном значении слово «технология», от греческого τέχνη, имеет общий корень со словом «искусство»[871]. Технология является не самоцелью, а инструментом медиа. В то время как ностальгия скорбит о зазорах и нестыковках в пространстве и времени, никогда их не переходя, технология предлагает решения и выстраивает мосты, экономя время, которое ностальгирующие предпочитают терять.

Тем не менее фундаментальной основой как технологии, так и ностальгии — является медиация. Как болезнь, поражающая перемещенных, ностальгия была связана с темами перехода, транзита и средствами коммуникации. Ностальгия — как и память — зиждется на мнемонических правилах. Со времен открытия письменности в Древнем Египте эти вспомогательные средства памяти рассматривались как амбивалентные — как инструменты забвения и запоминания. В XIX веке многие считали, что железные дороги решат вопрос коммуникации и что скорость передвижения сделает комфортными поездки из дома и обратно домой. Некоторые думали, что модернистский метрополис в достатке обеспечит людей удовольствиями и стимулирующими факторами, чтобы подавить их тягу к сельской жизни. Но этого не произошло. Вместо этого ностальгия сопровождала каждый следующий этап модернизации, обретая разные жанры и формы, хитро сбивая все расписания.

Любые новые медиа влияют на соотношение между расстоянием и близостью, которое составляет основу ностальгической чувствительности. В начале XX столетия русские поэты-авангардисты приветствовали радио как революционное медиа, которое было призвано обеспечить всеобщее понимание и нести мир в каждый дом. Оказалось, что радио использовалось демократическими политиками и диктаторами, которые обожали пропагандировать свои версии идеологии «прогресса», светлого будущего, а также — общественного устройства и харизматического традиционализма. Технология радиовещания реабилитировала культуру речевой коммуникации, но сообщество радиоведущих и слушателей было децентрализованным, подвижным и совсем не традиционным. Когда около сотни лет назад были продемонстрированы первые фильмы, сделанные братьями Люмьер, воодушевленные зрители кричали, наблюдая за приближающимся поездом. Кино тоже было воспринято как универсальный язык, но его жутковатый характер не остался обделенным вниманием первых критиков, которые узрели в кинематографе как небывалый реализм, так и ужасающую призрачность. Появление кино ознаменовало возвращение к визуальной культуре, которая доминировала в Европе до появления печатных СМИ.

Теперь киберпространство представляется передним краем. Интернет организован радикально пространственным образом; он является централизованным и гипертекстовым, основанным на принципе единовременности, а не на континуальности. Вопросы времени, повествования и создания смысла гораздо менее актуальны в модели интернета. Компьютерная память не зависит от аффектаций и перипетий времени, политики и истории; она не несет патины истории, все здесь имеет одинаковую цифровую текстуру. На синем экране возможны два сценария памяти: общий отзыв непереваренных информационных байтов или одинаково полная амнезия, которая может произойти в сердцебиении с внезапным техническим сбоем.