Буян

— Граждане товарищи собрание, поспособствуйте честной женщине… Ведь что делает, разбойница!

— Не верьте ей, подлой! Это она всех поедом ест! — врезался другой натренированный голос.

— Да вы кто такие? — спросил изумленно Михаил Заводской.

— Мы? — переглянулись бабы, как бы говоря всем своим видом: «Вы слышите, люди добрые? Он нас не знает!» Затем вторая, с натренированным голосом, пояснила: — Мы, стало быть, торгуем-продаем. Насчет моченых яблок… У меня ж, милые мои, яблочки — на свете таких не найти: кругленькие, тверденькие, как личико дитяти. А у нее? Да у нее сморщенные, как она сама!

— Ты на себя погляди, шкура барабанная!

— Да рассуди, мил человек, ты же главный оратор Самары… Ежели она, извиняюсь, честная, то зачем она…

Депутатов начал разбирать смех.

— Ну, хорошо, хорошо…. — скривился страдальчески Михаил Заводской и повернулся к депутатам: — Товарищи, к нам не впервые обращаются со своими делами элементы, имеющие весьма отдаленное отношение к революции. Уже сами эти факты говорят о многом. Люди не верят в царские учреждения, идут к нам.

— У меня есть предложение, — скрипнул стулом Воеводин. — Пошлем на место депутата для расследования. Нужно вообще разобраться, что происходит там, на Троицком базаре.

Выпроводив шумливых торговок, депутаты принялись обсуждать свои главные дела. Но сегодня им явно не везло, заседание еще несколько раз прерывали разные посетители и жалобщики. То какой-то извозчик принес прошение о задержанных двух возах сена, то явилась делегация с мельницы жаловаться, что хозяин уволил рабочего за политические убеждения. Члены Совета тут же постановили:

«Потребовать от фирмы Башкирова, чтобы она приняла обратно уволенного рабочего; в случае отказа СРД объявит бойкот муке мельницы и постарается распространить его на всю Россию».

Все, что здесь происходило, напоминало Евдокиму недалекие дни Буянской республики. Тот же быстрый рост популярности только что родившегося правительства среди населения, та же масса дел и вопросов, которые требовали немедленного решения, те же споры… Евдокима охватило даже какое-то ревнивое чувство.

А заседание шло своим чередом.

— Самодержавие извлекло из ножен меч пролетариата, и пролетариат принимает вызов, — говорил председатель Совета Михаил Заводской. — Будем всеми силами готовиться к всеобщему выступлению, чтобы одним ударом снести тюремные стены в России!

Михаил тяжело закашлялся, сел и стал укутывать потуже шею. Заговорил тише, но не менее твердо и убежденно: — Народ поставил правительству ясный вопрос: мы требуем Учредительного собрания — и никаких разговоров. Согласны? Нет? Ну, так вот наш ответ: «Да здравствует вооруженное восстание!». Медлить больше нельзя — Москва поднялась. Наша наипервейшая задача — устройство народной милиции. Ядро уже есть — рабочие боевые дружины. Самарский комитет РСДРП считает: Совету необходимо немедленно избрать исполнительный комитет. Мы это сделаем сегодня же на закрытом заседании, а сейчас…

— Позвольте! — раздалось громко от двери. Скрипнули стулья, головы присутствующих повернулись на голос.

У входа стоял какой-то солдат, а рядом — член Совета паровозный машинист Рачинский. — Товарищи! Есть очень важное сообщение, — сказал он. — На станцию Самара прибыл большой эшелон с войсками. На крыше пулеметы, к эшелону никого не подпускают, из вагонов солдатам выход запрещен. Одному вот удалось выскользнуть, и я его привел. Пусть он сам скажет.

Солдат откашлялся, стал смирно и, как на смотре, отрапортовал:

— Так что, осмелюсь доложить, дивизия генерала Дэви будет наступать на Самару.

— Как так — наступать?

— Что мы, японцы?

— Ты что-то путаешь, братец… — раздались голоса.

— Никак нет! Приказано прочесать город и блокировать в казармах местную артбригаду.

Депутаты задвигались, зашумели встревоженно. Посыпались требования обсудить безотлагательно сообщение солдата. Положение резко осложняется: реакция намерена перейти в наступление.

Михаил Заводской удалил из помещения посторонних, ушел в их числе и Евдоким. О том, что Совет постановил приступить к боевым действиям и объявить с утра 10 декабря начало открытого восстания, а саперным отрядам приказал начать возведение баррикад, Евдокиму известно не было…

* * *

Обед у губернатора Засядко подходил к концу.

Серый отраженный блеск Волги в высоких окнах дворца, тускло-желтые язычки горящих свеч, рассеянное мерцание серебра приборов на столе создавали в просторной столовой бледный прозрачный туман. И настроение за столом царило какое-то туманное, меланхолически-неопределенное. Над улицами повисла непривычная тишина. Казалось, город притаился, как пес в подворотне, готовый гаркнуть неожиданно, резко.

Городской голова Постников снял с белого короба крахмальной манишки хрустящую салфетку, расправил кудреватую, коротко подстриженную бороду, произнес, любуясь приоткрытыми лилейными плечами губернаторши: