Буян

Песня все громче, грозные слова ее взмывают к густым кронам деревьев и, падая обратно на толпу, словно тесными обручами сжимают ее воедино. И вот уже локоть к локтю — образовались стройные ряды, колонна. Товарищи с возгласами «Долой царя и его сатрапов!» маршируют по главной аллее к выходу. В голове колонны — красное знамя. «Приличная публика» бросается наутек.

Муза шагала за Кузнецовым, несшим флаг. Демонстранты вытянулись из сада на Алексеевскую улицу, направляясь вверх к Соборной площади. Было светло, месячно. Кругом путалось много любопытных. Сочувствующие, увлеченные, пристраивались, шли вместе, не привыкшие к таким вещам откалывались. Колонна пульсировала.

…Казаки появились со стороны Соборного садика. Они скакали, размахивая нагайками. Все случайные стали разбегаться, а демонстранты — человек сто — не сговариваясь, сжались еще теснее, словно в отместку за страх, пережитый сегодня на маевке за Постниковым оврагом. Ядро ощетинилось песней. Кузнецов передал флаг идущему слева гимназисту, выхватил револьвер. И тут же у многих в руках блеснуло оружие. Навстречу казакам раздался залп, безоружные схватились за камни, решив постоять за себя. Но обученные казаки налетели, смяли, принялись полосовать попавших под руку нагайками.

Гимназист бросил флаг и задал стрекача. Полотнище упало Музе на голову. Она подхватила его, рванула с древка, юркнула за угол и, вскочив в открытую парадную какого-то дома, захлопнула за собой дверь. Тут же, громко гикая, мимо проскакали казаки. Муза осмотрелась и, подобрав подол, взбежала по лестнице. Остановилась на темной площадке второго этажа у распахнутого окна, выходящего на Соборную площадь. Оттуда доносились выстрелы, крики. Муза сунула флаг под кофточку, выглянула осторожно наружу. Неподалеку багрово мерцал купол собора, освещенный месяцем, по Алексеевской улице гарцевали казаки, бежали какие-то люди, а мимо дома, где укрылась Муза, двое городовых тащили под руки упиравшуюся Лену Рыжую. Она громко доказывала, что никакого отношения к демонстрации не имеет, что она — «порядочная публика» — гуляла по улице, а ее почему-то схватили.

— Давай, давай, шкуреха! В участке разберутся, какая ты порядочная… У-у! Пропасти на вас нет, анафемы!

— Эй, ты, башка осиновая! Подавай дрожки, живее! — позвал второй городовой извозчика.

«Башка осиновая» не очень-то, однако, поспешал подавать, чесал кнутовищем затылок. Повезешь арестованную, а денег не получишь. Буркнул недовольно:

— А платить кто будет, Пушкин?

— Поговори мне, рыло! Иль ты заодно сними? — окоротил его городовой.

В этот момент к ним подскакало несколько казаков. Последний, молодой, скуластый, наклонился и словно играючи жиганул мимоходом нагайкой по спине Лены. Муза вздрогнула, будто ударили ее. Лену втащили на дрожки, рядом с ней примостился городовой, толкнул кулаком в спину «осиновую башку». Тот чмокнул на мухортую кобылу, дрожки дернулись. И тут Лена, привстав, громко, со злостью и отчаяньем крикнула: «Да здравствует революция! Долой самодержавие!» Городовой выругался, с силой дернул ее за руку. Лена повалилась на сиденье, дрожки скрылись.

Улица и площадь быстро пустели, через малое время убрались и казаки. Муза решила, что пора и ей уходить, но тут на тротуар, настороженно оглядываясь, вышли трое. В руках каждого — что-то похожее на обрывок толстой цепи. Потоптались на углу, переговариваясь вполголоса.

«Демонстранты-рабочие. Как и я, скрывались где-то…» — подумала Муза. Вдруг один из них, здоровенный мужичина, поднял вверх длинное, похожее на лошадиную морду лицо и посмотрел прямо на окно, где таилась Муза, — должно быть, заметил белеющее пятно ее кофточки. Посмотрел, толкнул в бок другого и кивнул наверх. Тот тоже поднял голову. Муза ясно увидела черные провалы глазниц и вздрогнула: она узнала в нем Чеснока, того, что незадолго перед этим угрожал с эстрады в саду и требовал сыграть плясовую. Отпрянуть бы от окна, укрыться, а она стоит точно в столбняке, прижав руки к груди, где спрятан флаг.

Здоровенный мужичина что-то сказал, и компания разделилась: один остался под окнами, двое направились за угол. Тут Муза сообразила, что эти люди страшнее казаков, и присела, похожая в своем испуге на загнанного зверька. Вдруг ноги ее пружинисто выпрямились, каблуки мелко и гулко застучали по лестнице. Муза шмыгнула в дверь и побежала проулком в сторону Соборной площади.

— Держи, Касатик! Вот она! Лови! — послышалось за спиной.