Букет из клевера (СИ)

С первых дней работа давалась Сибил тяжело. Не то чтобы она была незнакома с обязанностями медсестры, но многое было для неё в новинку. Как и говорил заведующий госпиталем, эта больница многим отличалась от военного госпиталя – да, в сущности, почти всем. Вместо офицерской формы здесь слишком часто Сибил встречались лохмотья, вместо красивых, холёных, тонких мужских лиц – измождённые, бледные, осунувшиеся женские и мужские лица, маленькие востроносые личики детей, испещрённые морщинами, усталые лица стариков. Даже отбросивший тихую медлительность, превратившийся в суетливый госпиталь, Даунтон сумел сохранить своё почти осязаемое благородство, как старый вояка сохраняет свою выправку, даже сняв мундир и покинув поле боя; в больнице Матери Милосердия не было и намёка ни на изящество, ни на благородство. Лишь боль, страдания и смерть – всё, как и обещал мистер Бэксвелл.

Но Сибил угнетало не это – ко всему этому она была готова, решив стать медсестрой. Отношение к ней врачей и медсестёр больницы – вот, что действительно расстраивало. Выросшая в тепличных условиях Даунтона, она крайне редко соприкасалась с миром простого люда – да и то на кухне особняка, под бдительным присмотром миссис Патмор и Карсона, следящего за тем, как бы никто из слуг нечаянным словом или взглядом не обидел «миледи». Пожалуй, первым из их сословия, кто взглянул на Сибил не как на господскую дочь, а как на живого человека, был Том. И она отплатила ему тем же, разглядев и полюбив под форменным кителем зелёного сукна открытое сердце, острый ум и широкую душу. Но Том всё же был исключением из правила. Теперь Сибил часто думала, что во время войны ей следовало бы пойти работать не в офицерский, а в солдатский госпиталь, со всей его руганью, простонародным выговором и едким запахом дешёвого табака. Тогда бы она лучше понимала этих людей и научилась бы вести себя так, чтобы они видели в ней просто человека, а не графскую дочь. Конечно, её новые коллеги не звали её «миледи» или «леди Сибил» – и уже за это она была им благодарна, но, в то же время, Сибил хорошо понимала, что мистер Бэксвелл не скрыл от своих подчинённых ни её происхождения, ни вероисповедания, ни, вероятно, даже того, что она оказалась в Ирландии с Томом против воли своих родителей. Англичанка среди ирландцев, протестантка среди католиков, аристократка среди простолюдинов, она была среди них чужой.

Мать Тома не принимала её. Эти люди не принимали её. Ирландия не принимала её.

Только больным, казалось, не было никакого дела до того, англичанка или ирландка меняла им повязки, перестилала простыни, обмывала их исхудалые тела. Они все были одинаково равнодушны как к Сибил, так и к другим девушкам. Лишь немногие улыбкой благодарили её за заботу, остальные же на протяжении всего лечения сохраняли угрюмое выражение лица, при выписке сменявшееся другой озабоченностью. Сырая осенняя погода не была милосердна к дублинским беднякам и рабочим: Сибил не была уверена, что где-то в мире ещё было место, где находилось бы такое количество кашляющих людей. Воспаления горла, бронхиты, пневмонии, туберкулёз, пожирающий молодых и старых. Это было тяжелее, чем предупреждал её доктор Бэксвелл, тяжелее, чем он вообще могла себе представить, и, думалось Сибил, если бы не вспышка инфлюэнцы в Даунтоне незадолго до её отъезда, ей было бы ещё тяжелее. Но Сибил терпела, сцепив зубы, когда тяжёлая работа и угрюмое молчание или краткие односложные ответы и замечания медсестёр и врачей становились невыносимыми; терпела, сдерживая слёзы, когда чьё-нибудь остывающее тело без особой почтительности заворачивали в простынь, или когда чьи-то холодеющие пальцы в бездумной агонии отчаянно цеплялись за её руки, как за последнюю надежду. Она терпела, потому что должна была доказать себе, Тому, Молли Бренсон, доктору Адаму Бэксвеллу, своим родителям и всем этим ирландцам, что Сибил Кроули кое-чего стоит не только потому, что родилась дочерью графа Грэнтема.

***