Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938

…лишь только мы возьмем организованное общественное хозяйство, как исчезают все основные «проблемы» политической экономии: проблемы ценности, цены, прибыли и пр. Здесь «отношения между людьми» не выражаются в «отношениях между вещами», и общественное хозяйство регулируется не слепыми силами рынка и конкуренции, а сознательно проводимым планом. Поэтому здесь может быть известная система описания, с одной стороны, система норм — с другой, но тут не будет места науке, изучающей «слепые законы рынка», ибо не будет самого рынка. Таким образом, конец капиталистического товарного общества будет концом и политической экономии ^{386}.

Такой взгляд на политическую экономию разделялся многими марксистами и — к середине 20-х гг. — большинством партийных экономистов. Он оставался чем-то вроде «догмы», но также и предметом острых дебатов вплоть до 30-х гг., когда его официально отвергли в поисках «политической экономии социализма» ^{387}. Но несмотря на распространенность этих взглядов в 20-х гг., попытка Бухарина применить их в 1920 г. натолкнулась на большие сомнения. В главе, написанной совместно с Пятаковым, он отметил, что при анализе переходного периода «старые понятия теоретической экономии моментально отказываются служить», они даже «начинают давать осечку». Рассматривая каждую категорию (товар, ценность, цену, заработную плату) и находя их теоретически устаревшими, он предложил новые понятия (вместо заработной платы — «общественно-трудовой паек», вместо товара — «продукт» и т. д.) ^{388}.

В результате «Экономика переходного периода» прозвучала более радикально, чем она была на самом деле. И хотя Бухарин старательно подчеркивал, что предмет политической экономии — товарное производство — еще существует в переходный период и что поэтому старые категории еще обладают практической ценностью, его теоретический взгляд в будущее серьезно обеспокоил некоторых читателей. Возникали две проблемы. Отвергая политическую экономию, Бухарин как бы говорил, что человек больше не подвластен объективным экономическим законам. Хотя он и не доказывал подобного положения, отсутствие указания на новые объективные регуляторы давало возможность обвинить его в «волюнтаризме». Вторая трудность, связанная с первой, была вызвана его дезориентирующей привычкой обсуждать будущее в настоящем времени ^{389}. В обоих случаях его представления отражали идеи «прыжка в социализм», ассоциировавшиеся с «военным коммунизмом».

Но наиболее серьезный порок программных выводов «Экономики» был связан с отсутствием у Бухарина четких различий между периодом нарушенного равновесия и периодом после восстановления равновесия. Он говорил о переходном периоде как переходе к социализму и в то же время как о переходе к новому общественному равновесию, из которого общество может продвигаться к социализму. Оставалось неясным, останутся ли нормой крайние меры, используемые для создания нового равновесия после того, как равновесие будет достигнуто. Изредка он намекал, что это может случиться ^{390}. Но его анализ переходного процесса различает первоначальный период мобилизации остатков разрушенного порядка, который он называл «экономическим переворотом», или «первоначальным социалистическим накоплением» (термин, заимствованный у В. Смирнова и позже ставший известным в ином контексте благодаря Преображенскому), и последующий период «технического переворота», который приведет к эволюционному, гармоничному, процветающему производству ^{391}.

Иными словами, казалось, что бухаринская трактовка равновесия находилась в противоречии с его анализом переходного периода. Если состояние равновесия, капиталистического или иного, подразумевает пропорциональность между элементами и сферами производства, то меры «военного коммунизма» должны были на какой-то стадии переходного периода устареть. Объяснение, в котором Бухарин пытался совместить несовместимое, иллюстрирует эту неразбериху: