Бухенвальдский набат

С ветерком бегут со всех концов,
веселы,
стремительны,
шумливы,
слышны в них и звоны бубенцов,
и поющей флейты переливы.
Я люблю весенние ручьи
и слагаю песни им в угоду,
потому что первые грачи
пьют из них серебряную воду.
Я люблю весенние ручьи,
потому что, не ища подмоги,
малые, а будто силачи,
пробивают вдаль себе дороги.

Я люблю весенние ручьи,
потому что вольные, ничьи!

1966

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

У нас такая нынче дата —
превыше многих славных дат.
На той войне я был солдатом
и с бойни той пришел назад.
Быть может, это очень глупо —
нет, не во сне, а наяву
сегодня я себя ощупал:
живу я или не живу?..
Какую я тянул упряжку
сквозь дождь и снег и день и ночь...
Сказать, что это было тяжко —
неправда: было мне невмочь.
Такого адского накала
не смог бы выдержать металл.
Но чудо!.. Я не умирал,
и начиналось все сначала:
и рукопашные бои, и бездорожные дороги...
Иду, мои и не мои
тяжелые ступают ноги.
Так от утра и до утра
пехота не сбавляет шагу,
и с ходу, с криками «ура»!
— штыки вперед, вперед в атаку!
Смерть не взяла — опять вперед,
а коль взяла — так твой черед...
Но хуже: юный человек
из госпиталя — в строй калек.

У нас такая нынче дата —
превыше многих славных дат.
От бомб хранилища трещат,
грозит Земле военный атом...

Так был иль не был
сорок пятый?!

1966>

* * *

Был небосвод
безоблачен, высок —
ликующая майская погода.
По клетке прыгал юный кенарок,
считалось, ни к чему ему свобода:
на жердочку садился, бойко пел,
различные он выводил «колена»
старательно. Таков его удел:
не чувствовал он униженья плена.

Хозяин дал водицу и зерно,
но позабыл захлопнуть дверцу клетки.
И... враз
невольник выпорхнул в окно
и очутился на сосновой ветке.
На небо голубое поглядел,
окинул взором солнечные дали,
взметнулся на вершину
и запел,
как кенары, наверно, не певали.

Бывал я на показах певчих птиц
и слушал знаменитых медалистов.
Но эта песнь, казалось,
без границ,
в звучании ее прозрачно-чистом
слились в одно
и радостный задор,
и звон ручья,
и трель над полем спелым...
Поймали беглеца.
И — под запор!
До самой смерти
больше так не пел он...

1966

* * *

В его мозгу, болезнью воспаленном,
вдруг мир перевернулся кверху дном:
он возомнил себя Наполеоном,
потом хотел поджечь соседский дом.
Но к вечеру, когда закат погас,
был под замком безумец обреченный...
В огромном зале в этот самый час
другой безумец — властью облеченный,
кричал, да так, что взмокла голова:
«Мы десять... двадцать... стран
сметем моментом!»
Гремели сумасшедшие слова
и... вызывали шквал аплодисментов.

1966

ВОРОБЕЙ